Казалось бы, я должна радоваться, но чем ближе я подъезжаю к столице, тем сильнее меня захлестывает отчаяние.
Во-первых, меня преследует ощущение, что я слышу за спиной топот копыт преследователей, которых послал Бьёрн.
А во-вторых, в меня вселяет ужас тянущаяся ко входу вереница народа. Стоять в ней – равносильно самоубийству. Я не просто потеряю там кучу времени, я фактически сама вручу себя в руки преследователей. А прорваться в город верхом – просто нереально. Особенно, с новорожденным ребенком, который до сих пор захлебывается слезами.
С чего только всем этим людям пришло в голову сунуться в столицу так рано? Ночные сумерки уже начали отступать, но солнце и не думало подниматься – в это время обычно на въезде в столицу почти никого.
И тут меня на меня обрушивается осознание. Ведь скоро Йоль – праздник, который начинается в день зимнего солнцестояния и продолжается двенадцать дней подряд. Знаменитое Йольское вареное вино, торжественные ярмарки, яркие кукольные представления и многое многое другое – вот за чем эти люди собрались здесь.
Я едва сдерживаюсь, чтобы не расплакаться на пару со своим сыночком. Если бы эти люди только знали, что своим желанием весело и беззаботно провести праздник, они грубо растаптывают мою надежду на наше счастливое будущее с сыном.
В отчаянии я останавливаюсь за парочкой всадников и, с замиранием сердца, оглядываюсь. Высокий холм пополам с ночными сумерками скрывают от моих глаз все, что находится вдалеке. Мне не остается ничего другого, кроме как надеяться, что это поселившийся во мне страх заставлял слышать топот приближающихся копыт.
Я хочу спешиться, чтобы успокоить малыша и придумать что мне делать дальше. Но из-за моего состояния, меня ведет в сторону, я заваливаюсь и жеребец испуганно дергается, влетая в кого-то на дороге.
– Куда прешь?! Осторожней! – бьет по ушам грубый мужской голос и жеребец внезапно останавливается как вкопанный.
У меня получается выровняться и я с замиранием сердца смотрю вниз. Там стоит высокий мужчина лет сорока в ярко-синей форме стражника, который крепко держит под уздцы моего жеребца. Из-под шлема выбиваются темные посеребренные пряди, которые падают на его недовольное лицо.
– Пожалуйста, простите меня, – кланяюсь я, удивляясь тому, насколько глухо и практически безжизненно звучит мой голос, – Я долго была в пути и очень устала, как и мой сын. А еще, он, кажется, хочет есть.
Стражник сердито вздыхает, но в его глазах мелькает что-то похожее на жалость. Он задерживает взгляд на моей перевязи с ребенком и задумчиво жует нижнюю губу.
– Ладно, пойдем. Считай, это подарком от меня в честь приближающегося Йоля.
Не выпуская из рук узду, стражник разворачивается к воротам. Мой жеребец послушно идет за ним, а я просто не знаю что сказать. Я нахожусь в таком шоке, что в очередной раз пугаюсь того, что все это может оказаться сном.
Подумать только, я воспринимаю обычную человеческую доброту, как нечто нереальное…
Не успеваю даже поблагодарить стражника, как тут же со стороны вереницы доносятся возмущенные ворчания и возгласы стоящих там людей.
– Это вообще нормально? Она только приехала, а мы уже час на морозе стоим!
– Пропустите тогда и меня! Или я, по вашему, не заслужил Йольского чуда?
– То есть, всяких оборванок мы в столицу свободно пускаем, а достойные граждане пусть мерзнут на морозе? Как же низко пал Фростгард!
