— У нас куча времени, — оживился Давид, усадил друга в кресло, сам побежал за своим стулом и уселся рядом.
Дима глубоко выдохнул, сглотнул и закрыл глаза. Ему было сложно начать разговор. Но он знал: как только он скажет это ужасное слово, ему сразу станет легче. Надо просто открыть рот и вслух произнести это слово. Он посмотрел другу прямо в глаза и отчеканил почти по слогам:
— Я — садист.
По лицу Давида пронеслась усмешка, он криво улыбнулся, замотал головой. Потом скользнул взглядом сверху вниз по Диме и снова замотал головой:
— Что за бред? Ты? Садист?
И друг стал рассказывать.
Ему было тогда лет двенадцать. Дима часто прятался от отца на сеновале. Перед сном, он частенько занимался онанизмом. В таком возрасте этим балуются все мальчишки. В один из дней за этим занятием его застал отец. Мальчику до экстаза не хватило всего каких-то пяти-семи секунд, когда отец схватил костыль и стал бить его, даже не глядя куда попадают удары. Запертый в угол мальчонка не мог увернуться и убежать, он только сгруппировался, прикрыл руками голову и ждал, когда закончатся побои и отец устанет. Но когда он понял, что силы покидают его и он сейчас потеряет сознание, его окатил сильнейший оргазм, который он никогда раньше не испытывал. Это была яркая и долгая волна наслаждения, тянущая, пульсирующая, как будто ты летишь на качелях вниз и в один момент за них хватаешься, и тебя подбрасывает вверх. Это было ощущение щекочущего тепла, которое вспыхнуло где-то снизу, окутало и проникло в голову, оставляя тело клубиться дрожью. Возможно, он тогда даже потерял сознание, но то ощущение забыть было невозможно.
Потом он пытался испытать эти ощущения еще раз, но они только притуплялись, и тогда он понял, что они напрямую связаны с болью. Некоторых девушек пугали его просьбы, но было несколько смелых, которые делали все, что он просил. Были и те, кто унижал его из-за большого размера члена, отвергал, и ему хотелось их наказать. И не только их. Чуть позже у него настал период, когда ему хотелось наказать всех женщин на свете. И он делал это, и так увлекся этой местью и поиском того забытого наслаждения, что не сразу понял, что стал зависим от боли. И самое главное, к чему он пришел на сегодняшний день – без нее он не мог получить удовольствия. Совсем не мог, ничего.
Давид слушал друга, морщился, чесал бороду и, когда тот закончил исповедь, сказал:
— Прости. Кое-что я все-таки не понял. Тебе необходимо, чтобы тебя били… — он запнулся, искоса посмотрел и поправился: — Тебе надо, чтобы тебе делали больно или ты делал?
— Я пробовал разные варианты. Последние лет десять причиняю боль я.
— Теперь кое-что встает на свои места. Алену тогда изнасиловал… потому что… — Давид замолчал. На самом деле он уже все понял.
— Я не помню, как это произошло. Нет. Вру. Я помню это и хочу забыть, но не могу! В тот день я обкурился травкой, ты уехал, мне было одиноко, а тут она пришла… дерзила, вызывала на конфликт… И я подумал, что пора сделать больно не по договоренности, не потому что я плачУ и они терпят. А по-настоящему. И кончить по-настоящему. — Дима замолчал и в поиске поддержки посмотрел в глаза другу.
Давид не смутился и не отвернулся.
— Это был единственный раз, когда я насиловал не за деньги, а по-настоящему. Я до сих пор не могу себе этого простить.
— Я знаю. Я понял это сразу, как увидел тебя тогда. И ты… — Давид опять засмущался, но все же продолжил: — Ты тогда… смог повторить… ощущения были сильными?
