* * *
И вдруг пошел снег: Никита не помнил – тогда ли, перед домом или уже когда, упаковавшись и навесив замок не ставшую сразу какой-то грустной избу, они с сыном были далеко в поле. Да это теперь было и не важно, гораздо ярче запомнилось другое: в огромной, бахромистой снежной взвеси, вдруг заполнившей все пространство между небом и землей, сквозь эту взвесь – разрумяненное ходьбой лицо Максимки и его же блестящие черные глаза!
А еще – что-то остро кольнувшее Никиту, когда, возвращаясь от билетной кассы (они завернули на станцию взять Никите билет на вечерний поезд), на станционной скамейке он обнаружил Максимку… спящим. Тот прикорнул мгновенно, видно, только-только положил голову на отцовский рюкзак, да тут же и заснул, разморившись в тепле…
Поезд равномерно отстукивал свои сказочные, темные российские версты – они вспыхивали в ночи и мгновенно сгорали, истаивая в снежной мгле вместе с огоньками редких полустанков и переездов, уносившихся куда-то во тьму. Только в косом свете редких пристанционных фонарей и можно было разглядеть мгновенный лет снежинок. Значит, снег по-прежнему шел.
«За ночь наметет много, – подумал Никита и прислонился к холодному стеклу, – может даже Максимка в школу завтра не пойдет. Хотя куда он денется – мать-то учительница!»
И Никита пожалел, что сыну придется идти в школу, а то бы сидел дома, смотрел, как летят снежинки или пошел катать снежную бабу, – только вот с кем?
И он понял, что вернется к ним, к Тане. В первый раз он это почувствовал вчера, когда, выйдя из подъезда их двухэтажного многоквартирного дома (построенного в поселке еще в советские времена для учителей и служащих станции), оглянулся на прощание и увидел их вместе: Максимку, влезшего на подоконник, и Таню, тихо стоявшую рядом с ним.
Колеса скорого вровень с секундной стрелкой Никитиных командирских (грозненский подарок комбата-десантника) отстукивали первые минуты нового дня. Пора было спать, завтра – суетная, беготливая Москва!
* * *
…Никита не вернулся к Татьяне с Максимкой – через несколько недель вертолет, в котором летел он и несколько офицеров Генштаба, был сбит выстрелом из переносного зенитно-ракетного комплекса «Игла», совсем уже недалеко от места недавних боев на участке Итум-Калинского погранотряда, куда его в этот раз направила редакция. Трасса, по которой они летели, почему-то стала известна боевикам – и их уже ждали…
Обломков «мишки» в горах не нашли, но гибель летчиков и пассажиров подтвердилась данными радиоперехватов.
По рассказам горцев, там, куда рухнул объятый пламенем борт, находится древнее, ледниковое озеро. Глубина в нем немеренная, а главное, по преданиям стариков, в его прозрачных водах водятся какие-то огромные, чуть ли не допотопные, обросшие мхом, рыбы. Им старейшины даже когда-то жертвы приносили, но с тех пор как в Чечне снова стало неспокойно, туда уже не наведывается никто…
Максимке о гибели отца не сказали, но в ту ночь, когда он погиб, мальчишке приснился странный и одновременно страшный сон: ему снилось, что он стоит на камне, а вокруг вода, и в ней плавают какие-то чудные рыбины. Они время от времени останавливались напротив него, и начинали долго-долго смотреть на мальчика своими бессмысленными и страшными, стекленеющими глазами. И Максимке делалось так жутко, так жутко, что он начинал кричать во сне и в один из таких моментов проснулся. Но странное дело, вместо привычного для себя – «мама», он впервые наполнил темноту комнаты испуганным и еле слышным: «па-па-а!»
