Поля застыла у трясущихся зарослей, Лихо рвалось сквозь них, а она все никак не могла с места сдвинуться.
Мальчонку влюбила! Батюшку бросила! Детей чужих не приняла! А своего не сумела защитить! Сука мертвая! Болотная тварь! Приходи Лихо, отведай нутра моего прогнившего. Сжалься, выжри душу мне, высоси то, что вместо жизни дано было, не в дар – в наказание.
Лихо подобралось совсем близко. Мелькнуло между согнутых веток, зашумело, ломая сухостой, и вывалилось на поляну. Все застыло. Время, воздух, течение жизни. Не дышалось, не боялось. Не былось ничему.
Лихо, обряженное в мокрую рубаху, заворочалось на земле, приподняло всколоченную голову и посмотрело на Полю знакомыми глазами. Волчьими, человечьими, любимыми когда-то. Так давно, что и не вспомнить.
– Демьян! – почти вырвалось из груди, но Поля подавилась его именем, вцепилась зубами в кулак, чтобы не закричать.
Демьян зверино оскалился ей, оттолкнулся от земли руками, встал почти. Но в буреломе завыла, застучала и вырвалась на свет сама серость, сама жуть. То ли в сосну ростом, то ли в человека малого, широкое, как лес, узкое, как ствол березовый, с руками длинными, с ногами сильными, с глазом единственным на уродливой морде, Лихо схватило Дему, зверенка Полиного, волчонка, потащило к себе завывая как резаное, и не было тому конца, и не было тому начала. Ничего не было. Только ужас, серость и скорбь.
Нужно было сделать что-то. Хоть что-то сделать. Лишь бы не смотреть, как трясется в костлявых лапищах сильное тело, обращается в пыль и тлен. Только ноги приросли к земле, от страха та перестала рвать неживые ступни – все едины перед невозможностью принять, что, кроме живого и мертвого, есть еще твариное, жадное до чужого тепла.
На краю мира, где истуканом застыл перепуганный Лежка, промелькнуло что-то, но Поля не оглянулась, не мог мальчишка броситься на Лихо – слаб скелет, мягка воля. Не на кого опереться, некого попросить: помоги, мол, друг сердечный, прогони Лихо, выколи глаз, пока оно Демьяна не выпило. Сама. Все сама. Берегиней назвалась, так сбереги.
Палка. Нужен острый сук. Подбежать, пока тварь лакомится, броситься к ней, зацепить острием, не получится выколоть, хоть поцарапать бы око его одинокое. Сухие ветки валялись под ногами, но как наклониться, как подобрать? Как глаза отвести от волчонка своего, если вот он – погибает в двух шагах? Вдруг исчезнет? Поля опустилась к земле, вслепую принялась ощупывать перед собой. Сухие палки, тонкие ветки, а нужен сук, острый и крепкий, чтобы насквозь проклятое Лихо продырявил, ослепил гадину.
– Спящий мой Хозяин, – зашептала Поля, отбрасывая в сторону сор и палую хвою. – Пошли мне в помощь силу свою. И острый сук.
Никогда еще она не обращалась к нему в человечьем теле. Знала, что не ответит, но не лесу же молиться, когда земля лесная тебя терзает, гонит прочь? Только далекий и озерный защитит. Если услышит. Если примет ее мертвячкой, а не лебедицей своей.
Демьян застонал, изогнулся в костлявых лапах, волосы упали со лба, и Поля разглядела, как посерел он. Миг для него тянулся годом, Лихо терзало душу, сушило тело, а Поля все не могла нащупать проклятую палку.
– Помоги, – взмолилась она. – Если ты есть, помоги.
Кто-то вскрикнул у нее за спиной, затрещали ветки. Косматое, яростное и рычащее выскочило из ниоткуда и бросилось вперед. Пока оно летело, раскидывая комья земли из-под могучих лап, не зверь, а стрела, весь – сила и прыжок, весь – полет и злоба, Поляша успела моргнуть, прогоняя натекшие слезы, склониться к земле и отыскать самую крепкую палку-рогатину, что валялась у ног, да, как назло, не попадалась под руку. Выставив ее перед собой, Поля ринулась вперед, но косматый зверь достиг цели первым.
