И внезапно понимаешь, что не надо никакого языка.
Ты понимаешь, что банальная фраза «сердца говорят» – совсем не банальная, она настоящая, она самая реалистичная на свете! Вдруг понимаешь, что мир разделился на языки только потому, что мы разучились говорить сердцем.
И вот мы сидим и, клянусь вам, говорим сердцем.
Мы кушаем, поем, обнимаемся, и так хочется, чтобы не прекращалась эта бомбежка. Потому что нет выше счастья. Так прошло несколько часов.
Уже давно отзвучала сирена отбоя, а мы все сидели и сидели… Илюша исчез в комнате с детьми, и оттуда слышались их радостные вопли.
Мы сидели в салоне квартиры, пили вкуснейший чай с мятой, ели потрясающие сладости – медовые блинчики…
А потом их дедушка, под девяносто, схватил дарбуку (это такой восточный барабан), а за ним его дети и внуки (дарбук в доме оказалось много)…
И тогда уже пошло-поехало.
При этом, заметьте, никто из соседей не стучал в стены.
В этот день я понял, что останусь здесь навсегда. Что это мой дом.
Что это мой народ. Моя семья.
Такие разные, кричащие, размахивающие руками, они мне близки и дороги, как никто!
Так ушла тоска, растворились вопросы, и выплыло из тумана новое состояние.
Когда-то в глубоком детстве я испытывал что-то похожее, чувствовал, что мне нечего бояться, я в безопасности, вокруг мои родители, и все пропитано их любовью и заботой.
Вот так я себя почувствовал в незнакомом мне доме тогда, во время войны.
И позже я услышал фразу, что народ наш образовался вокруг идеи. Идея эта – идея единства. Идея любви к ближнему.
Я сразу все понял. Сразу согласился с этим.
Во мне не было никакого сопротивления, я не рассуждал, не философствовал, не копался в истории.
Я сразу это принял и даже отметил про себя: «Ну, конечно! Не может быть по-другому!»
Можно было бы закончить историю на этом месте, но у нее есть удивительное продолжение.
Мы еще несколько раз встречались после войны, очень теплые были воспоминания – встречи родных людей.
Но так получилось, что через пару месяцев мы переехали. И как-то так жизнь засосала, потерялись…
И вот – прошло еще 23 года.
Мы с Ниной уже жили на юге Тель-Авива, в маленьком домике с садиком.
Мой сын Илюша к этому времени женился, жил отдельно, одарил нас замечательными внуком и внучкой…
И как раз началась очередная война под названием «Нерушимая скала». И оказалось, что ракеты из Газы долетают до нас преспокойно. И оказалось, что до бомбоубежища бежать минут пять.
Ну, то есть, нет смысла бежать. И мы решили никуда не бегать.
При каждой сирене мы с Ниной прижимались к единственной в нашем доме бетонной стене и так и стояли, обнявшись.
И вот, один из дней – очередная сирена.
Стоим мы, обнявшись.
И вдруг слышим, за окном бегут люди.
Нина открывает дверь и запускает к нам в дом пару израильтян, мужчину и женщину, лет тридцати.
Мы уже иврит знаем, объясняем им, что до бомбоубежища они не добегут, предлагаем отстоять с нами у стеночки.
И так стоим мы у стеночки вчетвером.
Воет сирена, мы стоим и даже разговариваем о том, что все это ерунда, но, конечно, желательно, чтобы бомбоубежище было поближе, но все-таки тут бетонная стена…
Надеемся, что выдержит, да точно выдержит, вон она какая толстая…
И вдруг парень всматривается в меня и спрашивает:
– А вы в 91-м в Ашдоде не жили?
– Жили, – говорю.
– Во время войны?
– Да, во время войны.
– Ой! – вдруг выдыхает моя Нина. – Не может быть!
А он говорит:
