Бремя удачи - страница 16

– Мне нравится домашний уют. – Лена натянуто улыбнулась, когда в зале зашелся кашлем ни в чем не повинный поклонник ее голоса.

– Дикая страна, – едва слышно буркнул себе под нос посол Ганзы.

«Кажется, – осознал Карл, – он все же поверил в представление». Барон отдал арьянцу пачку конвертов, которую тот неловко принял и начал разбирать на две стопки, передавая помощнику посла Ганзы его долю корреспонденции.

– Адресованные вам не вскрывал, – с долей раздражения бросил Карл. – Хоть и уверен: на самом деле там все те же слова, предназначенные все тому же лицу. Леночка, прости, но это невыносимо. Я искал себе жену и строил наш брак много лет! Пусть они тоже трудятся сами и не зарятся на мое сокровище.

Свет люстр начал бледнеть, обозначая завершение антракта. Получив столь яркий образец самодурства барона и сочувствуя баронессе, послы повели себя забавно: оба, не сговариваясь, принялись вскрывать конверты и демонстративно читать записки, делая вслух пояснения. К своему смущению, они поняли, что барон прав: большая часть посланий имеет весьма восторженный тон и начинается с просьбы передать комплимент «дивной Елене».

– Меня сегодня дважды пытались свести с неким господином Зотовым, – отметил посол Арьи, завершив просмотр писем. – Но я не заинтересован в тайных делах, я есть новый человек в вашей стране и не желаю иметь дурной репутации.

– Зотов? Алексей или Вадим? – уточнил первый министр, включаясь в беседу. – Потому как матери у них разные и сами они несхожи. Алексей умом не обижен, в моем железнодорожном ведомстве вырос, и вырос крепко… Эх, славные деньки остались в прошлом, господа! Я был заместителем министра путей сообщения, свободным от ярма человеком. Ухаживал за своей невестой… Я дарил ей розы по два метра росту и гаечные ключи в шелковых бантиках, я таскал станки в ее мастерскую вот этими руками. А теперь, извольте видеть, хожу под охраной и домой возвращаюсь столь поздно, что перед женой совестно, а перед детьми – вдвойне.

– Наш канцлер тоже ценит семейный очаг, да, – энергично кивнул посол Арьи. – Мне пробовали представить Вадима Ильича Зотова.

– Только не берите в подарок сразу и с благодарностью его картины, завалит сей измазанной холстиною все посольство, – громким шепотом пророкотал первый министр. – Он душой принадлежит армии и всегда рисует, извольте усвоить это, плац перед казармой гвардии. Зимний плац, летний. В дождь, безлунной ночью или ясным днем. С караулом, строевым парадом, конным разъездом.

– Ему пятьдесят три, – негромко добавила Лена, погладив руку мужа. – Он тяжело переживает то, что введена некрасивая форма нового образца: зеленая летняя и серо-белая зимняя. Но отставка убьет его. Мих, душа моя, да пусть рисует, зато в парадной гвардии полнейший порядок.

– Но к чему мне знать сего господина? – удивился посол. – Канцлер первым ввел новую форму, делающую солдат незаметными на поле брани и весьма современную. Представить на стене своего посольства картину с плацем прошлого века я уже не желаю.

– Извольте учесть одно обстоятельство, – едва слышно молвил Карл, поскольку занавес уже двигался. – По линии матери Вадим Ильич потомок двоюродного брата последнего императора династии Угоровых, правивших в Ликре до госпожи Диваны.

Посол принял сведения молча и постарался сосредоточиться на опере, хотя было заметно: ему не до пения Роберты. Карл фон Гесс сочувственно улыбнулся. Если бы посол знал чуть больше, он бы, пожалуй, покинул театр незамедлительно, опасаясь оказаться втянутым в дела, новому человеку непонятные и, возможно, прямо или косвенно его компрометирующие. Вадим Зотов сидел в пятом ряду партера, в парадной форме гвардии. Спинку кителя попортила едва заметная царапинка, которая нанесена была только что, во время антракта, остро отточенным костяным обломком, использованным в качестве ножа… Ни одна магическая система опознавания оружия не сочла тонкую кость угрозой. Если бы удача была сегодня чуть темнее, потомок императора мог получить неприятное ранение. До знакомства с послом или после – тоже существенно. При должном усердии загадочных и пока остающихся в тени сил второе могло расцениваться как попытка устранить последнего представителя славного рода, заявившего о наличии неких амбиций и намерений. Фигура приверженца традиций, трагически и загадочно убитого, кому-то показалась очень уместной на сцене политического театра: почти неизбежно косые взгляды обратились бы на Платона Потаповича. Он занял весной пост первого министра и затеял грандиозные перемены в стране.