Самойлов дождался ухода Богатырёва и красногвардейцев, обратился к фельдшеру:
– Чем порадуете, Елизар Гаврилович?
– Да чем радовать, тут только огорчать впору. Сами все видите, удар поставлен, били наверняка, убивец мастер своего дел. Клинок узкий, четырёхгранный, направление удара снизу вверх, во всех трёх случаях смерть наступила мгновенно.
– Когда это произошло?
– По степени выраженности трупного окоченения в различных группах мышц можно ориентировочно сказать: часов пять-шесть назад, Кузьма Петрович.
– Продолжайте, пожалуйста! – Самойлов больше не смотрел на фельдшера, не смотрел на детали обстановки, не смотрел на убитых, он задумчиво поднял голову вверх, прикрыл глаза и, казалось, задремал, лишь слегка раскачиваясь, как ванька-встанька в самом конце затухания амплитуды. Фельдшер понимающе покивал.
– Тела чистые, ни побоев, ни ожогов, ни других прижизненных повреждений. Я знавал покойного Осю Свиридского, человек был большого ума, выжига ещё тот, да и мастер изрядный. Но отнюдь не Геркулес и не стоик.
Самойлов не отвечал. Сейчас этого и не требовалось, фельдшер просто озвучивал его собственные мысли, сомнения, несостыковки в картине происходящего и, что хуже всего, нехорошие подозрения.
– А девочка весьма прелестна! Гм, была. В самом соку-с!
– Что сие значит?
– Да то и значит, будь я душегубом, обязательно посластолюбствал бы, да-с!
– Может, времени не хватило?
– Да бросьте, Кузьма Петрович! Сами ж всё видите!
Он был прав и знал, что прав! Учинённый в комнате разгром был декорацией, постановкой. Проще было связать Свиридского и его близких, побоями и пытками вынудить указать расположение ценностей. Или, например, насиловать дочь на глазах родителей. Или… Да мало ли способов развязать язык пожилому человеку. Убивать сразу хорошо поставленным ударом – нерационально. И обыск делали не те люди, что привычны к грабежу. У тех на подсознательном уровне инстинкт опасности развит, как бы не хорохорились, а все равно хоть сколько-нибудь опасались быть пойманными. Другое дело, человек, никуда не торопящийся, привыкший совершать обыск без всякой спешки, обстоятельно, уверенный в своем праве.
Северианов кивнул:
– И вы решили, что это был кто-то из ЧК? Фролову так и доложили, или оставили свои измышления при себе?
– Увиливать не привык, господин штабс-капитан.
– И?
– Дело передали в ЧК, дальнейшее мне неизвестно, в город вошли ваши.
– Устройте мне встречу с Фроловым, – Северианов резко выбросил руку вперёд, раскрытой ладонью перпендикулярно полу, отгораживаясь от обязательных возражений Кузьмы Петровича. – Не надо ничего говорить, выражать несогласие, перечить, протестовать, доказывать. Я вполне Вам доверяю и готов поверить, что вы не знаете, где скрывается Фролов. Но Вы можете знать человека, который знает другого человека, который, в свою очередь, может знать третьего человека, который совершенно, разумеется, случайно ведает место, куда может прийти Фролов. Такое ведь может быть? Так пусть уважаемому Панкрату Ильичу передадут, что его разыскивает штабс-капитан Северианов из контрразведки. Что штабс-капитан Северианов желает встречи с ним на его условиях, могу прийти на встречу без оружия и в полном одиночестве. И что штабс-капитана Северианова интересует не он, Фролов, а убийцы семьи ювелира Свиридского.
Кузьма Петрович иронически усмехнулся. Усмешка получилась злая и несколько обиженная, севериановский вопрос, видимо, задел старого сыщика за живое, ибо Северианов невольно позволил себе вопиющую бестактность: усомнился в мастерстве и опытности Кузьмы Петровича Самойлова.
