– Да побойтесь Бога, Екатерина Александровна, и в мыслях не держал пугать Вас. Проводите меня к мадемуазель Жанне, коли освободилась, надеюсь, она не на всю ночь ангажирована.
В отличие от остальных девушек, имевших экзотические имена Лулу, Мими и Жозефина, мадемуазель Жанна действительно была Жанной. Жанной Аркадьевной Орловой. Кукольное личико, огненно-рыжие кудри, довольно фривольная поза ленивой кошки. Говорила она тягуче-манерно, жеманно, наигранно-искусственно растягивая гласные, что придавала её обличью некую глупость, столь нравившуюся мужчинам. Сейчас мадемуазель Жанна, непритворно рыдая, некрасиво размазывала по щекам слёзы напополам с пудрой и румянами. Никакого кокетства, никакой женской привлекательности, испуганная до ужаса женщина; и в этих слезах виделось совершенно отчётливо, что и не так уж юна бывшая актриса варьете, а ныне «интеллигентная проститутка», и жизнью изрядно потрепана.
– Оленецкий сам по себе ничто был, фигляр, позёр, кривляка. Как мужчина ничего не стоил, всегда чего-то стерегся, тревожился, мандражил. Из-за этого постоянно накручивал себя, свиреп иногда делался до варварства. Чрезвычайно власть любил. С пистолетом своим огромным не расставался, в постель с ним ложился и в баню с собой брал. Особая игра была у него: гладит меня нагую стволом, курок взведёт и весь аж заводится, звереет, слюной брызжет, аки зверюга лютая. Такой ужас меня пробирал при встрече с ним! А то песни крамольного содержания петь заставлял, про всякие там «вихри враждебные веют над нами» и «отречёмся от старого мира, отряхнём его прах с наших ног», и сам маузером размахивал, дирижировал, значит. Вот Башилин больше «Яблочко» уважал, знаете:
Эх, яблочко,
Да постоянное,
А буржуйская власть
Окаянная!
Эх, яблочко,
Да покатилося,
А власть буржуйская
Провалилася!
Северианов улыбнулся.
– Было бы весьма удивительным, если бы они потребовали от Вас «Белой акации грозди душистые», «Вдали показались красные роты, ружья в атаку! Вперёд пулемёты!» или «Боже царя храни», согласитесь, Жанна Аркадьевна. Вдвоём всегда отдыхали?
– Как правило, да. В тот раз, когда Оленецкий с морфием перестарался, во всяком случае.
– А ему не могли помочь?
– Что?
– Его не могли убить? Оленецкого.
Удивление нелепости данного предположения было так искренне, что кукольные глазки мадемуазель Жанны распахнулись по-лягушачьи, а кокетливые ямочки на щеках выразили полнейшее несогласие.
– Да Вы что! Каким образом?
– Например, подменив шприц на другой, со смертельной дозой? Не задумывались об этом?
– Да что Вы, господин штабс-капитан! Кто бы это мог сделать?
– Да, собственно говоря, кто угодно. Вы, Башилин, банщик Трифон Тимофеевич. Кто-то ещё…
– Да как Вы могли такое предположить! – ужаснулась мадемуазель Жанна. – Я!? Зачем? Трифон Тимофеевич? Быть не может!
– Не может, или Вы не предполагаете подобного?
– Конечно, не может быть!
– Вы столь уверены? Подумайте хорошенько. Я, например, считаю, что многие желали смерти комиссару Оленецкому. И Вы в том числе, нет? Или вам доставляло удовольствие даровое обслуживание чекистов? Во имя, так сказать, мировой революции? Или вам просто приятен был Григорий Фридрихович?
– Да никогда я об ужасе таком не задумывалась. Грех на душу брать!
– Так ведь его не зарезали, не придушили удавкой, не застрелили. А чтобы просто заменить один шприц на другой не требуется ни большого мужества, ни отменной физической силы, ни умения метко стрелять. После смерти Оленецкого Вы получали ангажемент на «ночь добровольно-принудительной деятельности»? Нет? Ну, вот видите.
