– Ну, хочешь, я пойду, поговорю с твоей матерью? – с участием предложила Шура, – Может это поможет, а?
– Нет, не нужно, я сам! – я твердо решил не вызывать мать в школу и ничего ей не говорить об этом происшествии с учительницей Украинского языка. Возле калитки моего дома девочка подошла ко мне и протянула свою руку:
– До свидания, Валик, не волнуйся, – утешала меня Шура, – и помни, если что я всегда с тобой рядом!
Я невольно пожал ей ладонь. Впервые ощутил прикосновение девчоночкой руки и очень удивился чуть прохладной ее руке. Как будто кусочек живой, и одновременно теплой льдинки нес я домой в своей правой ладони и в то же время прохлада этой ее ладошки чудесным образом согревала мою душу. Дома мать была в очень хорошем настроении. В погребе не было воды. Бабушка рассказывала мне, ставя на стол дымящуюся миску с фасолевым борщом с мясом.
– Иван нашел кротовину и забил ее тряпками и камнем. Сделал настил и картошка сейчас на настиле.
Вздох облегчения поневоле вырвался из моей груди, подумав; «Мать наверняка подсказала дядьке Ивану, мою идею кротовых вод». И я с аппетитом принялся за еду.
– Ну, что там, в школе? – спросила она.
– Что, что, оценок нет, к доске не вызывали. Поем да начну делать уроки.
– Может, гулять пойдешь? – с ехидцей спросила мать, без искорки теплоты, такой нужной для меня в эти минуты поддержки материнского «тепла».
– Мам, мне сейчас не до гульбы. – Все, что я смог ответить в эти минуты.
– Гляди мне? – и, обращаясь к бабушке, сказала, – Пойду на работу, скажу, чего меня сегодня не было.
А я про себя подумал; «От если бы сказал сейчас, что ее ждут в школе, чтобы было-то?!»
Боязно думать о завтрашнем школьном дне, о зануде учительнице Надежде Григорьевне и лишь бабушка внушала уверенность в мои собственные силы, и задавала какую-то внутреннюю стойкость.
– Пойди, поспи немного! – подсказала в унисон моих мыслей.
– А, маты?
– Пошла уже. Иди!
И я с полным животом борща лег на диван в спальне матери. Тяжелым сном сомкнулись веки. Я проспал с трех часов дня до пяти. Проснулся со страшной головной болью и тошнотой. Встал и вышел на воздух. Голова прошла только утром. В школе чувствовал себя хорошо…
– Валик, можно тебя на минутку? – Голосом заговорщика подошел ко мне одноклассник Очколяс Леня, в его глазах светилось злорадство. Я в душе почувствовал не ладное:
– Чего тебе?
– Я подслушал разговор Трофима Петровича з Надеждой Григорьевной, и она сказала, что вызывала твою мамку, а твоя маты не пришла. Вот увидишь, что-то буде-ет?! – с вожделенным любопытством, заглядывая в мои глаза, и, пытаясь разглядеть там испуг.
Я выдержал этот подленький взглядец, ответил:
– Так и что? Придет!
– Ну, так я пойду, скажу Надежде Григорьевне, чтобы вона не волновалась? – лакейским услужливым голоском с вожделением волнующего события проговорил Леня, и не дождавшись моего одобрения, бросился в учительскую. Вскоре оттуда вышел, припадая на протез, вместо левой ноги (ногу учитель потерял на фронте), классный руководитель, учитель истории, Трофим Петрович. Он жестом махнул рукой, поманил меня подойти. Я с замирающим сердцем двинулся в учительскую. Там была Надежда Григорьевна и другие учителя, Трофим Петрович начал тоном Бендерского «полицая»:
– Ты знаешь, что ты уже в шестом классе? Ты уже не маленький и должен отвечать за свои поступки?!
Классный руководитель выдержал паузу, затем продолжил, он любил читать нотации:
