– Какого Николая Александровича? – разговор начал казаться мне подозрительным.
– Романова, – запросто ответил Иван Артамонович. – Он на царство в восемьсот девяносто четвертом году венчался, народу на Ходынском поле в Москве тьма-тьмущая собралась, людишки-то у нас всегда бестолковые были, давка началась, я в полицейском кордоне состоял, помню только, что упал и чья-то здоровенная лапа в сапоге прямо по моей голове прошлась.
– И что? – спросил я. – Умерли?
– Выжил, – сказал Иван Артамонович. – Организм молодой был. Одна неприятность с того момента, как выпью, сразу фараон египетский мерещится и так явственно хочет меня с пирамиды вниз головой сбросить. Вот с той поры и не пью.
– А вы давно здесь? – спросил я.
– Давно, – ответил Иван Артамонович. – Полагаю, что до вашего рождения здесь объявился. Полагаю, я здесь самый главный старожил.
– А ты часом не шпион, дядя? – сказал я.
– Шпион? – переспросил Иван Артамонович. – Может быть. Хотелось бы, правда, знать, чей? Если дьявола, то ему больше живые интересны, чем мёртвые. Если бога, он и так всё видит, зачем ему шпионы?
– Действительно, – сказал я. – Извините, не подумал.
– Ничего страшного, – ободрил меня Иван Артамонович. – В этом месте у многих людей мысли сбиваются. Да что мы всё обо мне. О себе расскажите, женаты ли, есть ли деточки? Хотите ещё чаю?
– У меня сын школьник, – сказал я. – Он в Полтаве живёт с матерью. Жена с Украины, когда разбежались, она туда вернулась. Вот летом собирался к сыну в гости съездить. Не получилось…
– А что с супругой расстались? – спросил Иван Артамонович.
– Да как-то, – сказал я. – Понимаете, я расту, в смысле, рос, на работе неплохую карьеру делал, а она у меня не то чтобы клуша, но какая-то домашняя вся, неинтересная. Скучно мне с ней стало, вот и расстались.
– Не жалеете? – сказал Иван Артамонович. – Жена – опора семьи, была бы дома, может, и не пошли бы опохмеляться и сейчас со мной здесь не сидели. А так сын без отца вырастет, плохо это безотцовщина, я сам с малолетства сирота, ничего хорошего в этом нет.
– Может, и жалею, – буркнул я. – Чего теперь-то? Поздно уже.
– Это вы правильно заметили, – сказал Иван Артамонович. – Всё, как говорится, нужно делать вовремя.
– А у вас, наверное, правнуков полон двор? – спросил я.
– Ошибаетесь, уважаемый, – сказал Иван Артамонович. – Я бобылем всю жизнь прожил и помер бесславно, сердце остановилось, когда вечернюю электричку ждал, на перроне не было никого, «Скорую помощь» вызвать или фельдшера позвать. Хотя в молодости до женского пола охоч был, и мне дамы навстречу шли. Так вот, поначалу всё обольстительно, шуры-муры, конфетки-бараночки, как про мою профессию узнают, сразу с глаз долой. А жаль, очень аппетитные барышни встречались, – Иван Артамонович зажмурил глазки и, вероятно, предался воспоминаниям.
– Это что же за профессия у вас такая? – спросил я.
– Специфическая, – ответил Иван Артамонович. – Палачом всю жизнь трудился. Приступил к делу при императоре Николае Александровиче, продолжил при Керенском, при большевиках очень много работы было. Перед самой войной на пенсию вышел, в Гомеле поселился, в оккупацию попал. Немцы про меня вынюхали, в магистрат пригласили, вежливо так говорят: или мы тебя «руссиш партизанен» на виселице вздёрнем, или ты на нас работаешь. Жить-то охота, куда деваться. Когда наши Гомель освободили, меня шлёпнуть хотели, один полковник из НКВД моё дело изучил, велел не трогать, обратно меня к прежнему ремеслу вернули. В последние годы, я, правда, больше наставником у молодежи был.
