Будьте как дети. Теофания детства - страница 3

(Мф. 24: 33). Мы когда-то вышли из него или еще не вошли, не получили вида на жительства в нем, потому что слишком нагружены скопившимся в нас временем взрослым, тяжелым, дебелым, – в сущности, где-то нам изначально чуждым. Царство Небесное подобно забытому детству, оно – всегда на дальней обочине, оно меньше зерна горчичного, оно внутрь вас есть (Лк. 17: 21), но семена его – всего различимее в тех, кто способен умалиться до такого зерна. Оно – как в сегодняшних детях, окружающих нас, так и в тех, которыми мы некогда были. Потому что детское есть и царственное, умалившееся – Христово, и в эту тайну, открытую Им и в Нем сокрытую, Иисус призывает нас вернуться.

Вернуться – значит «умалиться», но и – «принять дитя». Что стоит за глаголом принять? Иисус говорил не на нашем отвлеченном европейском языке и не на каком-то символическом, эзотерическом и сверхсакральном. В Его речи была библейская плотность, телесность, конкретность, ибо Слово плоть бысть (Ин. 1:14) в том числе и в клетках, мускулах и дыхании арамейских слов. Не следует ли «принять дитя» как святую плоть, едва вышедшую из Его рук, как Божию «доброту» творения, которая обращена к нам, на своем языке говорит нам о том, что хорошо весьма (Быт. 1: 31)? «Дитя» следует приютить в своем доме, в сердце, во взрослом нашем «я». «Принять дитя» – значит стать пристанищем Слова, пришедшего анонимно в ребенке и нуждающегося в матери. Матерью, как и Телом Слова, мистически становится Церковь.

В Церкви мы обретаем Христа в молитве и Евхаристии, как и в тайне собственной личности, корень которой – в ее незримом начале. Жизнь в Церкви – это долгий путь к себе. «Отвернись от своей тени, возвратись в самого себя, – говорит Блаженный Августин, – для тебя нет другой погибели, кроме забвения того, что ты погибнуть не можешь»[10]. «Стань тем, кто ты есть»[11], – вторит отцам митрополит Каллист (Уэр). А кто я есть, допрашиваем мы себя? Кто есть каждый из нас по своей сотворенной сути? Не в том ли суть восточного пути, чтобы увидеть свое истинное, не искаженное миром «я», узнать его в Боге, а затем очистить от «я» чужого, снедаемого заботой, того, в котором сегодня живем, принимая его за единственное наше жилище?

Чтобы говорить об исконном нашем «я», нужно осознать, что оно было когда-то создано, вошло в мир Словом, через Которое все начало быть. Бог сказал о нас: сотворим (Быт. 1: 26), и каждому из нас сказал: «будь». Он даровал нам лишь Ему ведомое, вечное имя, которое, – как сказано у пророка Исайи, – не истребится (Ис. 56: 5). «Ты создал нас для себя, – говорит Блаженный Августин в начале „Исповеди“, – и душа наша дотоле томится и не находит себе покоя, доколе не успокоится в Тебе»[12]. Да, сердце то и дело подымает мятеж внутри самого себя, потому что опьянено собой, но с собой сегодняшним ему тесно, как в клетке, и хочется на Божий простор. А сердцу ребенка, пока он еще мал, просторно там, где его существо было от начала – в Его руках (Руки Твои сотворили меня и устроили меня… – Пс. 118: 73), в полноте Его дарового, неистраченного, царственного присутствия. Слова псалма, которые мы вспомнили, произносятся в каждом из «малых сих» еще до того, как он научается говорить.

Они выговариваются изумлением.

Господь творит нас и отпускает в мир, и мы входим вратами удивленного благодарения, еще не способного себя осознать.