«Булкинъ и сынъ» - страница 4

– Да-да, – согласился я, – раковину дает.

Порывайло еще раз кивнул и с образцом «туды его» пошел к кабинету.

Я тоже пошел было, но отовсюду выскакивало столько знакомого народа, что в конце концов меня остановили. Это была «ремингтоновская барышня» Зиночка, завитая мелким бесом, в блузке цвета перванш, как манная каша, размешанная с джемом.

– Здравствуйте, Петр Владимирович, – сказала она, раскинув на меня глазищи.

Мне было приятно ее видеть, я даже отметил про себя эту встречу, как счастливую примету: повезет.

– О чем это вы так долго говорили с Иваном Гавриловичем?

– Так… – сказал я. – Проза. Просил прибавить к жалованью.

– Неправда, – сказала Зиночка со всей силой двадцатипятилетнего кокетства. – Я заглядывала: вы сидели такой важный… Вас повысят, да?

Я поглядел в голубые глаза, где навсегда приютилось ожидание маленького, тихого счастья у розового абажура.

– Меня сделают генералом, а вас я возьму в генеральши, – сказал я, строя пальцами буку.

– Хи! – сказала Зиночка. – Вы шутите, ах вы какой!.. Я все равно у Буза выспрошу.

Она качнула плечом я ля фам трэ зэндепандант и вежливо ушла, такая же мило–глупенькая, как прочие, но симпатичненькая, что встречается реже. Когда получу три тысячи, прикинул я, возьму ее в жены… в содержанки… нет, просто пофлиртую. Перчатки, чулки, извозчик, обед с вином на двоих… Тридцатка в месяц максимум… Да, просто пофлиртую.

На прощание я обошел родной «Голос», начав со старого хранителя кредитных сокровищ Никодимыча. Бухгалтер, отдел репортеров с продавленным дежурным диваном в пупках, наборная – всё вплоть до подвального узилища, где с ревом и громом («Пшшш – гррррым!») рвалась с катков плоскопечатная машина «Бауэрбахъ»… К концу пути я утонул в сентиментальных чувствах, как муха в сиропе.

Когда я вышел, Васька Беспрозванный вдруг снова появился непонятно откуда – точь-в-точь Мефистофель в «Фаусте», обернувшийся из пуделя.

– Петр Владимирович! – прокурлыкал он ласково, словно совращал курсистку.

– Эх, Василий! – сказал я, кладя ему руку на плечо, сутулое от тягот борзописания. – Вот так… Трам-пам! Прощай, мой табор!

– Петр Владимирович, я сойду с ума от любопытства, – простонал Беспрозванный, – Я же чую… чую…

– Не сойдете. Пишите про вокзал.

– Петр Владимирович! Не издевайтесь над коллегой.

Вдруг я увидел: на мутных часах под крышей стрелки подбирались к нужной цифре. Пора собираться к Хряпову.

– Виноват! – сказал я. – До встречи. Адьё!

– Всё равно узнаю! – гадко крикнул вслед Васька.

Я махнул рукой.

4.

Я вошел, когда часы в хряповском кабинете простонали пять раз.

– Вы пунктуальны.

– Точность – вежливость королей и заговорщиков.

Он заставил себя не поморщиться.

– Вещи у вас с собой?

– В прихожей – чемодан.

– Отлично. Степан, отнеси вещи господина Мацедонского в комнату. В какую – знаешь! И не беспокой нас, нужен будешь – позову… (мне) Могу я считать, что вы согласны?

– И я, и мой чемодан в вашем распоряжении.

– Хе! – сказал Хряпов почему-то совсем как Зиночка. – Шутите… Позвольте, уважаемый Петр Владимирович, прежде всего представить вам…

На диване сидел пухлый человек, основными приметами которого были щедрый греческий нос, усы, глубокие и темные эгейские глаза и носки с шелковой стрелкой.

– Михаил Теофилактович Фундуклиди, – объявил Хряпов. – Мой доверенный сыщик.

«Личный пинкертон», – поправил я про себя домотканный слог хозяина, ощущая превосходство человека, читающего современные заграничные романы.