– Ну, это как. По порядку, начить, надо рассказывать. Начить, я дома был, когда они постучали. Вечер был уже. Часов семь или шесть ли? Не помню. Валька у меня в магазин ушла за хлебом. И я один сидел. Ну, я открыл. Они мне говорят, здравствуйте, дедушка, говорят, мы, говорят, из обществ… общественной какой-то организации. Вроде как пионэры, начить, раньше были.
– Да кто они-то, Кузьмович? Что за пионэры? Ты людям-то скажи, а то не поймут.
– Они-то. Ну. – Кузьмович развёл руками. – Они. Парни какие-то. И девка с ними. Молодые. Вы, спрашивают, хотите, чтобы у Вас во дворе ещё один дом стоял? Так я говорю, чёрт, говорю, знает, какой ещё дом? Они, мол, тут фирмачи московские землю купили, будут скоро дом строить, представляете, мол, шум, грязь у Вас под окнами. Я говорю: это, конечно, не дело. А они: мы, мол, подписи собираем на запрет строительства. Если в Вашем доме половина людей против будет, так, дескать, запретят. Хотите, спрашивают, чтоб запретили? Ну, я говорю: хочу, начить. Они, мол, хотите – распишитесь. Вот так. Я и расписался.
– А где ты расписался? – вмешалась Вера Семёновна. – Скажи.
– Ну где? Листочек, начить, там у них был такой обычный в клеточку.
– А на листочке-то что? Что было?
– Да ничего не было. Просто белый листочек. Пустой. Ну, я же не знал, не подумал то есть.
– Так, можно я скажу, – нервно поднялась женщина в зелёной шляпе. – Кузьмович, садись.
– Истеричка, – шепнула мне на ухо Ирина Фёдоровна. – Сейчас даст всем прикурить.
– Так, это до каких же пор над нами будут издеваться?! – Глаза женщины сухо и лихорадочно сверкнули из-под полей зелёной шляпы. – Давно пора уже пойти и разгромить всё заводоуправление к чёртовой матери! Где вы, настоящие мужчины? Ну, где вы? Где вы? – Она огляделась. – Вот Вы, – обратилась она к Кокоше, – Вы, мужчина Вы или нет?! Я мать двоих детей. У меня нет мужа. Разве я могу с ними одна бороться? Разве я могу? Но я пойду туда прямо сейчас, я клянусь, я найду этого подлеца Гурдюмова и скажу ему: «Гурдюмов, Вы подлец!», а потом я плюну ему в рожу вот так. – И женщина приготовилась харкнуть.
– Татьяна! – повысила голос Вера Семёновна. – Это лишнее.
– Я не буду, Вера Семёновна, – отвечала Татьяна. – А ещё я дам ему пощёчину, настоящую женскую пощёчину, и пусть он вызывает своих битюгов, свою службу безопасности, пусть попробуют только прикоснуться ко мне, пусть. Я знаю, у них хватит наглости унизить слабую женщину. Они же теперь хозяева жизни, эти «новые русские». Но только пальцем, только пальцем. – Её длинный костлявый указательный палец поднялся вверх. – Хоть один из них прикоснётся ко мне одним только пальцем – я выдеру ему глаза. Клянусь, я выдеру ему глаза. И если есть здесь, в этом зале, хоть один настоящий мужчина, мужчина, который владеет приёмами каратэ, – Татьяна бросила красноречивый взгляд на Кокошины фотографии, – то он пойдёт вместе со мной к Гурдюмову. Он пойдёт и просто начистит ублюдку рыло! Ему и всем его прихвостням из службы безопасности.
– Ну-ну – это всё эмоции. Что я, Рэмбо, по-Вашему? – попытался успокоить её Кокоша, которому стало неловко оттого, что последняя фраза целиком была обращена к нему. – Ещё кто-нибудь желает высказаться? – Он медленно обвёл всех глазами.
– Я ещё не закончила! – возмутилась женщина в зелёной шляпе.
– Тихо, Таня, сядь. Я скажу, – властно вмешалась Вера Семёновна. – Давайте не будем отнимать время у Виктора Владимировича. Виктор Владимирович изо всех сил старается нам помочь. Он собрал нас здесь не для того, чтобы мы устраивали митинг, – так я говорю Виктор Владимирович? Мы должны сегодня рассказать товарищу адвокату, – она жестом указала на Русальского, и тот дружелюбно заулыбался, – в чём же дело. Что, собственно, с нами всеми произошло. И адвокат, я повторяю, товарищи, адвокат подскажет нам, что делать дальше. Нам не нужны никакие, собственно говоря, эксцессы. Не надо никому, товарищи, бить морду. Это же самосуд. Гурдюмов – преступник и должен понести заслуженное наказание, и он его понесёт по приговору суда. Так ведь, товарищ адвокат?
