Бунтующий Яппи - страница 3

Вздрагивает озлобленно и задирается веко – что за писк ужасный?! Уммм. Будильник! Ум-м-мри, гнида! – давлю рукой, выпростав её из-под одеяла. Цепкий холодок бежит по коже. Вставать, воскресать, выбираться из плюшевых складок одеяла, пятками прилипать к полу. Собираться на работу. Нет, не хочу. Ещё чуточку полежать, понежиться. Кровать раскисает, расползается, как овсяный кисель, на лоскутья, между которыми чернеет пустота. Проваливаюсь в неё, тщетно пытаясь ухватиться за вязкие края, проскальзывающие между пальцами. Тушат свет. Ух! Выныриваю. Опоздал?! Чёрная изящная стрелка, похожая на паучью лапку, подбирается к цифре семь, а вторая замерла в нескольких шажках от цифры двенадцать. Можно валяться. Снилась женщина. Осторожно ниточка за ниточкой вытягиваю воспоминания: длинные волосы, ласковые голубые глаза. Постой, как там было? Мёд и молоко? Сладко. И не пытайся воскресить её снова, та была настоящая, а эта всего лишь кукла, наскоро созданная по образу и подобию. Моя несовершенная память сохраняет след женщины из сна так же, как углубление постели, бывает, хранит тепло и очертания живого тела. Время идёт, и женщина, наполнившая сладостью мой сон, удаляется от меня, погружаясь в тёмную пучину. Я помню, как её кожа прикасалась к моей так, что терялось ощущение её кожи, моей кожи и вообще какой бы то ни было кожи, покрова, отделяющего одно от другого.

Она удаляется, но до сих пор у меня сладко зудит в районе грудины, только слабее и слабее с каждой минутой. Я счастлив оттого, что между нами не было липкого грязного соития, агрессивного проникновения одного в другое, а было лишь мягкое постижение друг друга всей поверхностью тела через каждую клеточку кожи. Приоткрываю глаз: минута ещё не прошла. Благословенная минута. Время увязает в голове, медленно просачивается куда-то капля за каплей и падает твёрдыми свинцовыми горошинами на дно памяти. Динь-динь-динь. Из уголка губы на подушку сползает нитка слюны…

Я живу в траве. Такой я маленький. Я потёр пальцами очки. На стёклах остались жирные лоснящиеся следы с радужными краями. У меня косоглазие, а врач сказала: «Нужно носить очки». Лопухи огромные! Под одним я сижу. Сочный хрустящий стебель ветвится на множество прожилок, пронизывающих мясистый, дрябловатый, в морщинах лист, обгрызенный по краям и продырявленный в середине. Я смотрю в дырочку! Вижу небо и край облака. Снизу листа на ворсистой поверхности пасутся целые стада черной тли. Тля липкая! Её доят муравьи, как мы – коров! Бежит беспокойный муравей. Я преследую его маленьким светлым пятнышком от увеличительного стекла. Раздаётся еле уловимый сухой треск, вьётся летучий дымок – муравья корчит, и он остаётся лежать на месте, поджав опалённые лапы. Я опасливо задираю голову: вдруг и меня кто-нибудь сожжёт или раздавит? Есть же кто-то Большой, Кто Смотрит. Какой-нибудь великан, который держит нас в специальном аквариуме! Может, это Волосатый. Хотя Волосатый живёт под крыльцом, и он не такой огромный, как тот, кто за нами всё время наблюдает. Солнце играет, переливаясь зелёным ободком и выжигая слепое пятно в глазу. После яркого света кажется, что под лопухом наступили сумерки. В глазу плавает зелёное пятно: оно всегда плывёт туда, куда я смотрю. Если долго смотреть на солнце, то потом можно увидеть Зелёное Пятно. Оно живое. Вот оно растаяло, оставив после себя едва заметный ободок. На конце покачивающейся травинки, прямо перед моим носом, один жук-пожарник в блестящей оранжевой каске и долгополом плаще вскарабкивается на другого, и оба замирают в непонятном томлении, только мягкое оранжевое брюшко у одного чуть-чуть подрагивает, выставляясь из-под панцирных крылышек, похожих на скорлупки от семечек. Если их напугать, то они не смогут расцепиться, и каждый будет тянуть в свою сторону. Презабавнейшее зрелище! Интересно, кто перетянет? Я толкаю травинку – оба камнем падают вниз. На земле катаются, сцепившись, один пытается взлететь, выпуская прозрачные крылья. Нельзя мучить пожарников, а то, когда случится пожар, некому будет тушить. Меня терзают угрызения совести.