– Монах? – одновременно удивились сёстры.
– А вы не знали… Ну да… К нему ж дядя Лёня тогда от запоя лечиться ходил.
– Вылечил?
– Как рукой сняло! Собственные дяди Лёнины слова. Сказанные по излечении слова поразили дядю Лёню не меньше.
– Мама его ещё тогда ругала. Помнишь, Вер?
– За слова?
– В общем, он распространяться стал, а мама его ругать за это стала.
– Неужели настоящий монах? – продолжала удивляться Mania.
– Может быть, даже священник. В отставке… Бабушка говорит – святой жизни человек! В заключении был. Долго. Тогда же за веру сажали.
– А теперь?
– Теперь вроде нет. И церкви есть, и монастыри.
– И семинарии, кстати, – прибавила Маша. – Только за веру, между прочим, и теперь сажают. Не в тюрьмы, правда, а в психушки.
Сёстры опять переглянулись и с недоумением посмотрели на Машу. Вера спросила:
– Ты откуда знаешь?
– У папиного друга сын после армии хотел в нашу ленинградскую семинарию поступить. Через два дня после подачи документов задержала на улице милиция, якобы по подозрению в чём-то, доставили в участок, повезли на психиатрическую экспертизу, признали невменяемым и до полного излечения отправили в психушку. Да, что вы на меня так смотрите? Обычное дело! Папа сказал.
«Так вот почему отец испугался, когда про Евангелие услышал!» – осенило меня.
– Из всего этого, – меж; тем продолжала Mania, – можно заключить, что либо Бога нет, и, зная об этом, власти о нас заботятся, избавляя от ненормальных, либо – Он есть, и, не зная об этом, власти всячески заботятся о том, чтобы и мы не узнали. Тоже папа сказал. И тоже, кстати, веками проверено.
– Чтобы мы не узнали о чём? – спросил я.
– О Ком, – поправила она.
И, вспомнив вчерашний разговор о молоте ведьм, я ещё с большим удивлением посмотрел на Машу…
– Ну что, картошка кончилась, костёр потух… Что дальше? – нарушила воцарившееся молчание Mania и поднялась с корточек.
Мы поднялись следом.
– A la maisone?[1] – предложил я.
– Французский? – Я кивнул. – Красиво! А что такое – voila?
– Вот.
– И всё?
– И всё.
– А поехали в церковь? – предложила она вдруг. – У вас есть?
– Даже три!
Вера настороженно спросила:
– Зачем.
– Посмотреть… Чего там от нас скрывают… От нас скрывают, а мы возьмём и посмотрим.
– Я – за! – и поднял руку. – Когда?
– Да хоть завтра. Вечером. Служат у вас вечером?
– Бабушка ездит по субботам.
– Значит, и мы – в субботу. Выходит, через неделю? И давайте в ту, которая дальше всех. Которая – дальше всех?
– В Печёрах.
– Так решено? – никто не возразил. – И, чур, никому ни слова! Пусть это будет нашей военной тайной! Идёт?
Ещё бы! Военная тайна, да ещё с мистическим оттенком! О том, что всё это может окончиться для нас бедой, мы даже не подумали.
Домой я шагал совершенно другим человеком. Вот именно – втрескавшимся по уши. Люба с Верой сообразили на этот раз не петь ту пошленькую песенку, с которой проводили меня позавчера до калитки, a Mania, улыбнувшись, сказала: «До завтра, Никит?» Что может быть обыкновеннее этих слов? Но именно они и не дали мне заснуть, повторяясь в уме много раз вперемешку с трелью соловья за распахнутым окном, протяжным криком пивика, а впереди мнилось счастье, которое до пения петухов я распланировал чуть не до могилы.
