Рут обожала приезжать к ним в гости. Ей безумно нравился их светлый гостеприимный дом, пропитанный умопомрачительными ароматами выпечки с солений. Ей нравилось, как фрау Трина в каком-то немыслимом фартуке собственного изготовления с вышитыми на нем петухами и огромными карманами, в которых всегда были нежно любимые девочкой конфеты, суетилась около плиты, пела озорные куплеты, пересыпая их забавными случаями из их с мужем жизни и приплясывала, отбивая ритм железными подковками на каблуках своих любимых ботинок на шнуровке. Нравилось, когда старуха просила ее помочь, и Рут с вожделением запускала ладошки в мягкую муку или банку с томатами. Нравилось надевать большие красные Тринины калоши и ходить по грядкам, обрывая с кустиков сахарную клубнику, нравилось, что можно гоняться по улочке с местными ребятишками, пачкаться, лазать на раскидистую яблоню и строить там гнездо для сороки. Нравилось смотреть, как большая толстая свинка, лежа на боку и улыбаясь своим свинским мыслям, кормит крошечных поросят с нежно-розовыми закрученными спиралькой хвостиками. А еще Рут обожала и одновременно до дрожи в коленках боялась двух пугал, охранявших грядки хозяйственной фрау Трины от ворон. Весельчак Вилли изготовил их в свойственной ему манере – с юмором: пугала были в человеческий рост и одеты в одежду хозяев – на одном уродце были дедовы широкие зеленые штаны и клетчатая рубаха, на другом – кофта, юбка и жилет фрау Трины. Вместо голов у них красовались холщовые мешки с ярко намалеванными лицами. На голове у «Вилли» была широкополая шляпа с голубиным пером, а у «Трины» – яркий платок, повязанный назад в виде банданы. Жена старого Вилли любила рассказывать, как они с мужем сооружали их, одевали и раскрашивали несколько дней, а однажды ночью, когда все соседи крепко спали, выставили чудищ на огород. Подошли супруги к этому делу, как и ко всему, за что бы они ни брались, обстоятельно и креативно. В итоге утром, спрятавшись за шторами, старики до слез хохотали, наблюдая, как проходящие мимо соседи кланяются пугалам и отвешивают им поклоны, снимая шляпы.
Дедушка Вильям всегда спускался в погреб и нацеживал для внучки кружечку домашнего пива, хитро подмигивая, и брал с Рут слово, что она под страхом смерти не расскажет об этом дедушке Абрахаму. Трина же накладывала ей огромную миску жареных колбасок с зеленым горошком и, пока Рут трапезничала, по щеке старухи бежала слезинка, растворяясь в лучиках морщин. Когда Рут спрашивала Трину, отчего та плачет, старая фрау отвечала, что ей жаль такую худенькую малышку, и она горюет из-за того, что эту малышку недостаточно хорошо кормят, и Рут верила.
Боже, как же давно она не навещала этих стариков! После отъезда в Штаты Рут в суете забывала звонить им. Она была настолько убеждена в незыблемости этой семьи, этого дома и этого уклада жизни, что даже не переживала за них. Сегодня она всей душой надеялась, что и по сей день Вильям и Катрина Глюк живы и здоровы.
«К черту!» – подумала Рут. Она выдернула из кармана пачку сигарет, взяла одну дрожащими пальцами и прикурила, выпуская дым кольцами. В вентиляционной шахте послышался шелест маленьких лапок. Рыцарь уперся в пространство гостиной своими пустыми глазницами. По дому безмолвной тенью сновала экономка, приводя в порядок дедушкины вещи и бумаги. На секунду Рут показалось, что в гостиную вплыл еле уловимый запах дедушкиной сигары. Надо принять душ и переодеться. После полудня за ней приедет водитель и отвезет ее к нотариусу в Виршем. Свою машину Рут загнала в гараж – все же она проделала нелегкий путь из Штатов к отчему дому, и было бы неразумным самой садиться за руль.
