С разбитого носа Гоши миновало несколько дней. Тема эта между коллегами не поднималась. Эдуард стал с юношей грубее, а тот реагировал на это спокойно, как на должное. Иногда Гоша смотрел на Леру, словно что-то спрашивая у нее, а она многозначительно смотрела в ответ, как если бы понимала, что нужно сказать, и оба притворялись, что поговорить не нужно. И в целом каким-то неправильным, искаженным образом все шло своим чередом.
Со двора дома, где провел ночь Ханчария, выехала машина предшествующей смены. Вскоре вышел объект наблюдения с соучастницей адюльтера. Они долго целовались у подъезда, не смущаясь аудитории местных жителей.
– Милая девушка, – наконец раздался голос Эдуарда.
– Почему у меня ощущение, что ты пропустил несколько слов матом?
– У него кольцо на пальце. При ней он его не снимает, она знает, что он женат. Вот как можно быть такой тварью, она ж его ножом с семьи срезает.
– Ну хватит топтаться на мне…
– Да кто на тебе топчется? Тебя, как бродячего мопса, пнуть-то жалко. А когда мы его посадим, девчонка сразу забудет его номер, и кто в СИЗО будет бегать? – обманутая дура-жена.
Бока Ханчарии, как наполненные вином, лежали на ремне; крупный, отягощенный мужик с обольстительно-наглыми темными глазами – и тоненькая, свежая девчонка, быстро краснеющая и отводящая прядь волос таким невинным, но продуманным жестом. Они с усилием разнялись, и Ханчария пошел к машине, а она – по тротуару к выходу со двора. Им было по пути, но, видимо, он опасался пускать ее в салон, чтобы не погореть на упавших волосах. У обоих оставалась улыбка, хотя они уже не видели лиц друг друга.
– Может, это любовь? – предположила Лера.
– А может, это подлая ловушка юной шлюшки? Сорокапятилетний мужик уже несколько лет после секса видит скучающее лицо жены. Если девчонка захочет, он биологически не сумеет выстоять.
– То есть виновата она?
– То есть это хреново, как ни посмотри, – проворчал Эдуард, выруливая вслед за объектом. – Понимаешь, для измены никогда хорошей причины нет. Либо у человека разлад дома, либо он руководит своим членом не умнее мартовского кота. И девка – то ли циничная в свои годы, то ли глупая и думает, что мужик к ней уйдет.
– А ты никогда не изменял жене?
– Нет.
– Почему?
– Что значит «почему»?
– Ну, ты никогда не хотел другую женщину? Или у тебя принципы? Или тебя все устраивает?
Эдуард хотел объяснить этой глупой, невразумительной сердцем девчонке, как обстоят дела у взрослых людей. Но, заговорив, почувствовал какую-то неуверенность.
– Измена – это всегда чье-то несчастье…
– А ты хочешь думать, что счастлив?
– Лера, блин! – разозлился Эдуард. – Не лезь мне в голову, у тебя для этого деликатности не хватит!
– Ладно. Просто мне всегда казалось, что ты человек такого типа, который легко изменит жене.
Эдуард потрясенно уставился на коллегу, не ожидав, что она, нравственная идиотка, так смеет оценивать его. Но ничего не произнес, наткнувшись на бесхитростное лицо. Лере лишь было любопытно: а как у других людей? Она, конечно, не поняла его возмущения и продолжила расспросы.
– А жена тебе изменяла?
– Нет.
– Откуда ты знаешь?
Он всмотрелся в нее, вдруг испугавшись, что не знает чего-то всем очевидного. Но и в этот раз Лера говорила, не имея в виду ничего, кроме самого вопроса. Молчание возобновилось. Для него – тягостное, точно прокручивался скрипучий болт некоей мысли, которую он привык игнорировать; для нее – беспричинное, с которым оставалось только согласиться. Они встали на перекрестке, думая уже о злодеях.
