И при этом свято верит в свою непогрешимость. Возмущенно глядя на Параскеву, боярин заявил, что тумаков та получила по заслугам. Он-де взял ее бесприданницей, а все его земли в хорошем состоянии, денег вложено много и холопы довольны. Жена же без его воли выдала дочь замуж и бежала от мужа, украв из дому много денег.
Выслушав обе стороны, князь принялся разбираться. Прежде всего спросил, какую это дочь Параскева выдала замуж, если ей самой еще и тридцати годов нет. Оказалось, что Агафьюшку, дочь Костери от первого брака. Глеб повелел призвать ее пред свои очи в качестве послуха.
Явившаяся Агафьюшка смотрела в землю, говорила тихо. Была она лишь немногим моложе мачехи, замуж вышла уже перезрелой, хотя собой хороша. Ликом пригожа, телом обильна, русая коса до пояса. Женихи вокруг юницы так и вились, да Костеря всех гнал от ворот. Сильно верил, что не дочка его им интересна, а приданое ее. Так и проходила боярышня в девках, пока ее Параскева не выручила.
Все слова мачехи она подтвердила. Мол, все так – и палками бил, и с саблею гонялся, и сестрицу ее малолетнюю убил перепугом. Про волшебное зелье врать не будет, не видела, но одно время матушка Параскева и в самом деле долго хворала, причем ни с чего, просто вдруг слегла и принялась кровью харкать.
Опросив еще нескольких видоков и послухов, князь вынес решение. Костерю выгнать из дому, имущество его отдать жене. Промедлит – поставить на правеж. На гридня Облома за попытку убийства наложить виру.
Следом Глеб рассмотрел дело о татьбе. Перед ним предстал жалобщик – рязанский гость с распухшим лицом. Он слезливо поведал, что прошлым вечером его подстерег некий злодей, избил до посинения и отобрал платок, в который были завязаны три киевские гривны.
Услышав о такой беде, князь сочувственно поцокал языком. Потом спросил, отчего торговый гость носил при себе столько золота, да еще и без охраны.
Тот возмущенно заявил, что это его дело, где хранить свое добро и сколько держать охраны. А вот князь-де как раз в ответе за безопасность его города! Что же это такое, люди добрые, вечером по улице уже пройти не можно! Кругом тати лихие, только и глядят, как бы честного человека нажитого лишить!
Князь попросил описать вышеупомянутого татя. Как выглядел, во что одет был, откуда появился и куда потом ушел. Гость призадумался, наморщил лоб, замямлил что-то невразумительное… потом тряхнул головой и заявил, что не помнит. Очень сильно избили – все из памяти выветрилось. Вот прямо все-превсе, кроме только количества гривен в платке.
Глеб вздохнул и принялся распутывать клубочек. Изучил сначала внешний вид жалобщика. Избит взаправду, тут сомнений нет. Врет или не врет, а синяки настоящие.
Поличного у гостя не было. Тать не соблаговолил оставить ему бересту со своим именем или хотя бы приметный кистенек. Просто избил, гривны отобрал и был таков.
Не нашлось и видоков. Гость клялся и божился, что в том переулке они были только вдвоем. В том, что говорит одну правду, он принес присягу и поцеловал крест.
Князь пошептался с Бречиславом и Самсоном, после чего заверил гостя, что в беде поможет. Вот, воевода лично все расследует, сыщет обидчика и отнятые гривны вернет хозяину. Да еще и продажу с негодяя взыщет.
– А урок?.. – с надеждой подался вперед гость.
– И урок, конечно, – кивнул Глеб. – Ступай, гость торговый.
Поминутно оглядываясь, побитый купец ушел со двора. А пред князем встал последний на сегодня жалобщик – да не кто-нибудь, а сам тиборский архиерей! И в гневе он был нешуточном – борода так и топорщится, очи пламенем полыхают, посох так сжат, что вот-вот треснет.
