– Это для вдохновения, – рассеянно сказала Соня, а потом все еще гладя письма, неожиданно спросила, – как ты думаешь, начать новую жизнь же никогда не поздно?
– Конечно, нет. С какой коробки начнем? – Улыбнулась Ольга.
Вечер после насыщенного дня, когда смутно представляешь, что будешь дальше с твоей жизнью, это отличное время, чтобы начать новую жизнь.
Не с понедельника, без диет и попыток сэкономить, без смены стиля и покупки абонемента в спортзал, а именно тут, здесь и сейчас, над коробкой старых писем.
Они склонились над бумагами, чувствуя себя немного кладоискательницами.
Часть писем была написана на обороте старых немецких бланков, Соня и Ольга опознали в них какую-то книгу учета. Может быть бухгалтерия, или что-то около того.
А более старая часть была разложена по конвертам, но не подписана, только проставлены даты на каждом конверте. И писчая бумага вместе с чернилами так головокружительно пахла. Чем-то сладким и нежным. Как пахнут старые книги.
Соня развернула по одному письму из каждой пачки.
Письма постарше были от мужчины по имени Максим и пока еще не было понятно, кому он их писал. Девушке? Жене? Другу или матери? А письма на старых немецких бланках от некой Виолетты и тоже с первых строчек сложно было понять, кому она их писала.
Кто они такие? Где они жили, чем занимались? Соня и Ольга пока еще не знали, как и то, как сильно повлияют эти двое на их жизни.
– Знаешь, есть даже какая—то прелесть в том, что нам обеим не нужно завтра на работу, – неожиданно сказала Соня.
– Твой оптимизм – это дар, но обычно именно таких людей убивают первыми, потому что они всех раздражают, – улыбнулась Ольга и принесла бутерброды.
Это было еще одно, в чем сходились подруги. Если и начинать интересное приключение и новую жизнь, то нельзя делать это на голодный желудок.
Виолетта 1946 год. Калининград
«Меня зовут Виолетта. Надо представиться же в начале. Это мое первое письмо. Я думала, что уже разучилась писать что-то длинное, неспешное, а не просто время на бумажке под жгутом. Знаешь, я думала, что тяжелее всего мне будет справиться с потерями. С воспоминаниями. С мужчинами и женщинами, которых приносили в госпиталь без рук без ног, совсем дети, я каждый раз чувствовала себя виноватой, что я цела. Мне немного стыдно в этом признаваться, но я немного завидовала тем, кто завтра пойдет в бой. Будет страшно и больно, но хоть какое-то движение. А мы замирали и иногда даже не могли присесть много ночей. Одна наша медсестра, Лизонька, она учила меня, что война когда-нибудь закончится, а женщиной нужно быть всегда, так и умерла стоя во время очередного дежурства. И мы не сразу это заметили, что самое ужасное мы не сразу заметили, что ее уже нет.
Но сейчас в мирное время тяжелее всего оказалось справиться со злостью. Она живёт в моем сердце, оставляет внутренности, разъедает словно яд. Я не понимаю, как они живут те, кто делал такое с нами. Многие сдались в плен, многие вернулись к семьям. Сделали вид, что не было этой войны. И живут каждый день. Я тоже стараюсь жить. Но бывают дни, когда я просыпаюсь от ярости. От того, что она раздирает меня изнутри. Наверное, если бы не Максим и его письма я бы сошла с ума.
Есть в моем сердце и антисоветская злость за то, что случилось с этим городом. Мои родители жили в Кенигсберге много лет. И я столько раз с замиранием сердца слушала их рассказы о прекрасных замках, кружеве мостов, фонарях, променадах у моря и теплоходах в Пиллау. О множестве тайн и загадок рыцарей, которые я мечтала разгадать. В моем детстве у Кенигсберга не было вражеского лица, с детства он был моей мечтой. Яркий, красочный, загадочный, я знала названия улиц и могла по памяти перечислить любимые кафе мамы и папы. Могла рассказать, когда были построены замки и про путешествия по железной дороге. Мои родители подарили мне мечту. Моя бабушка рассказывала мне сказки про холодное Балтийское море. И всей душой я ненавижу немцев за то, что они ее отняли. Деревянные променады, беседки, весь этот город был и моим. И вот как они сами то живут теперь, понимая, как много всего уничтожила эта война?
