— Хочу быть с тобой.
Мы снова целовались, увернней, подстраиваясь друг под друга. Когда кончик языка коснулся её, Поля замычала, выгнулась, потираясь о грудь. Я уже полыхал вовсю, хотелось большего, прямо здесь и сейчас, но она снова остановила, шепнула смущённо:
— Пойдём в спальню.
Позволяла себя раздевать, неожиданно мило краснея. Раздевала сама, жадно разглядывая, гладя грудь и живот, целуя плечи, ключицы, шею — везде, куда могла дотянуться. Когда на пол упала последняя одежда, доверчиво легла на кровать, раздвинула ноги и протянула дрожащую руку. Я тоже дрожал, дышал дробно, забыв о необходимости анализировать каждое действие и поступок. Лёг на неё, прижав к кровати, погладил между ног, влажную, ждущую. И на последних остатках разума вошёл медленно. Её тихий вздох, тугое кольцо мышц, сжавших член, ногти, царапнувшие лопатки — слишком много и слишком мало одновременно. Надо было двигаться, иначе сердце взорвётся, лёгкие окончательно слипнутся. Поцеловал её, качнув бёдрами, под глазами полыхнуло, а дальше всё походило на гипноз, из которого хочется выбраться как можно скорее, но в то же время хочется остаться навсегда. За шумом собственного дыхания я различал её тихие стоны, за шелестом дождя — хлопки тел. Кажется, что-то шептал, но если бы кто-то спросил, не смог бы вспомнить ни слова. А потом лежал, перенеся вес на локти и колени, и долго целовал, лениво думая, что поцелуи, оказывается, очень приятная вещь.
Между нами не было долгих объяснений. Даже на тихое «я тебя люблю, Марк» ответил поцелуем, не словами. Но кому они нужны, когда и так всё ясно? Через два дня она переехала ко мне, и с этого момента я всегда возвращался домой, зная, что там меня ждут. Сейчас, видимо, уже не ждали. Или усиленно делали вид.
— Ты не спокоен, — замечает Тим, когда захожу на кухню и хмыкаю, увидев одинокую яичницу.
— Получилась, наконец? — спрашиваю, кивая на тарелку.
— Да. — Тим вздыхает. — Вообще-то я приготовил её для Полины, но она, кажется, не любит яйца и согласилась из вежливости.
— Поля любит яйца, — говорю прохладно. — Только не яичницу, а омлет.
— Я бы мог догадаться, — слабо улыбается Тим и склоняет голову набок: — И всё-таки, что случилось?
Раздумываю: говорить или нет. Кошусь на коридор, качаю головой, указывая на сад. Садимся в беседке, которую Тим уже полностью привёл в порядок и даже повесил белые шторы. Тим не торопит. Ждёт, откинувшись на руку.
— Она мне не даёт, — наконец говорю с досадой, рассматривая заросший куст калины.
— Что? — Тим приподнимает бровь.
— С тех пор, как ты приехал, она мне не даёт, — угрюмо повторяю. Опускаю глаза на свои руки, лежащие на коленях. Усмехаюсь.
— Мне уйти? — спокойно спрашивает Тим.
— Нет! — моментально поднимаю глаза на брата. Поджимаю губы, нехотя говорю: — Может, на один вечер… Она говорит, что не может, пока кто-то незнакомый дома…
Тим мягко улыбается. Обнимает одной рукой и ерошит волосы.
— Я мог бы и раньше догадаться. Никак не привыкну, что ты давно вырос. Сегодняшний вечер проведу в баре. А ты мирись с Полиной.
***
Тимур
Верный своему слову, ухожу практически сразу. Нашёл самый дальний и тёмный столик в шумном баре, слился с посетителями настолько, что никто даже внимания не обратил. И выхожу лишь после закрытия.
Пить умею, могу не пьянеть часами. Сейчас в голове лишь слегка шумит, несмотря на несколько бутылок вполне приличного ирландского пива. Не заметил, как выпил так много: задумался, наблюдая за посетителями, прислушиваясь к обрывкам разговора и понимая, что не надо ни собирать на кого-то информацию, ни ждать осведомителя, ни убивать. Просто можно сидеть, пить и есть и пытаться расслабить натренированные инстинкты. Меня не шатает, несмотря на лёгкую слабость в ногах.
