Такая вот, соседушка, история. Хочешь, верь, хочешь, нет. Я ведь и совру – не дорого возьму.
* * *
История эта несказанно взволновала Храбореева. Глубоко задумавшись, он молча накатил себе полный стакан, проглотил и даже на закуску не посмотрел.
«Вот это он не пьёт! – изумился лётчик. – Видно, сказкой этой зацепил я какую-то больную струнку в душе соседа. Снежанка что-то говорила… На материке у них беда стряслась. Мальчишка, вроде, погиб…»
– Значит, Царёк, говоришь? Северок? – уточнил Храбореев, напряжённо глядя куда-то мимо летчика. – Белый медвежонок, говоришь? С левым надорванным ухом? А темной подпалины не было сзади?
– Не знаю, – уже как-то очень серьезно сказал Мастаков. – Я не видел.
– Так, может, была? Он же к тебе задом не поворачивался?
– Нет. Медвежонок культурный попался. – Лётчик хотел улыбнуться, но улыбка получилась помятая. Мастаков заметил, как сильно сосед переменился в лице. Болезненно как-то переменился.
– А какие глаза у Царька-Северка? Не запомнил? А ну, посмотри на меня… Не такие глаза?
Летчику стало неуютно. Он передёрнул плечами.
– Похоже… – прошептал он. – Да, наверно, такие, как у тебя…
Храбореев скорчил странную гримасу: верхней губой попытался до носа дотянуться. Помолчал, глядя в пол.
– А дорого это? – неожиданно спросил, глазами показав на потолок. – Если – туда и обратно? Много надо бензину? Или это… вы же на керосине летаете?
Мастаков нахмурился. Бровь почесал.
– Я не понял… Куда? – пробормотал он. – Куда ты собрался лететь?
– Здравствуйте, я ваша тётя! – Храбореев развёл руками – они слегка подрагивали. – Мы о чём весь вечер говорим?
До Мастакова стало доходить. Он даже моментально протрезвел. Лупоглазо посмотрел на чудака-соседа. Хмыкнул. По кухне потоптался. Криво улыбаясь, сказал по-свойски:
– Ну, ты что, сосед? Ей-богу… Да я же всё наврал! Неужели не ясно?
Храбореев посмотрел на него – как на врага.
– Как это – наврал?
– Ну, сочинил. Кха-кха… Как Антуан де Сент-Экзюпери. Только хуже.
Разволновавшийся Храбореев какое-то время буравил глазами несчастного «Экзюпери».
– Сочинил? Тогда откуда же ты знаешь про оторванное левое ухо у медвежонка?
– Да не было! – Мастаков швырнул окурок на пол и затоптал. – Не было никакого оторванного уха. Ты что, в самом деле? Это я для ребятишек своих сочинил… Да, была гроза. И шаровая молния была. Летела передо мной по курсу. А остальное…
Храбореев долго молчал. Лицо было скорбным. Усталым.
– Я понимаю, некогда тебе… – Он глубоко вздохнул. – Но ты же где-то там недалеко мотаешься. Над океаном… Свернули бы чуток, слетали. Мне бы хоть одним глазком взглянуть…
«Господи! – Лётчик похолодел. – Да он что? Совсем уже…»
Обескуражено качая головой, Мастаков поднял растоптанный окурок и от растерянности заново чуть не прикурил. Спохватился и выбросил в форточку – в морду рычащей пурги. Взял бутылку – вылил в раковину остатки «чая». Со стола прибрал – всё до последней крошки. Постоял возле окна, заложивши руки за спину, всем своим видом давая понять, что ему охота побыть одному. Но Храбореев не уходил. Летчик покосился на него и неожиданно хохотнул.
– А что? Может, и правда попробовать? Главное, с начальством договориться. И керосину побольше…
Пурга за окном утихала. Проступали контуры созвездий.
Северьяныч посмотрел на небо и сказал – всё с тем же скорбным и усталым выражением лица:
– Надо попробовать. Дорогу ты знаешь, и тебя там знают как облупленного. – Он пальцем показал на небо, мерцающее в раскрытой форточке. – Да и я там буду, между прочим, далеко не чужим человеком. У меня ведь родная кровинка живёт на Полярной звезде!
