– Ага! – азартно шептал он сквозь зубы. – Уломал? Иди сюда, иди, голуба!
Прозрачная вода под берегом вспухла бугром, замутилась коричневатой торфяною грязцой, загустела от взбившейся тины. В первую секунду, когда он увидел рыбину, показалось, будто камень всплывает – серый лупоглазый литой валун, покрытый тёмными круглыми пятнышками и золотистыми пятаками, матово мерцал на солнце.
– Ё… ёкарный бабай! – В зобу дыханье сперло. – Вот это ни фига себе…
Никогда ещё такую рыбину не доводилось держать в руках. Но прежде чем держать, пришлось поелозить по берегу, повоевать, побороться с хвостатой чертовкой, отлитой из живого серебра. Широкий спинной плавник величиною с ладонь колол и царапал до крови. Остервенело вырываясь, рыбина хвостом хлестала по щекам, по ушам. Изгибаясь пружиной, отталкиваясь от земли, рыбища взвивалась в полный рост, падала и опять подымалась, мало-помалу «шагая» к воде. Не ожидая подобной прыти, рыбарь изумлённо развёл руками.
– Эй, зараза! – рявкнул. – Ты куда? Постой!
Ломая ногти, он впопыхах пошарил под башмаками, каменюку сграбастать попробовал, но окатыш оказался неподъёмным. И тогда он сгоряча подхватил «дубину», подвернувшуюся под руку – оглушил проворную плутовку, опутанную порвавшейся леской. Хрустнула кость на мокрой голове и что-то вроде стона вдруг послышалось. Красавица-рыба мгновенно обмякла. Последним, предсмертным дыхом она взъерошила жабры цвета спелого разбитого арбуза. Судорога стрелой пронзила буровато-коричневую спину с травянисто-зелёным отливом на черепке. Дёрнулся в конвульсиях и замер хвостовой плавник, горящий розоватым пламенем с широкой ярко-оранжевой каймой. Возгри, пузырясь, потекли из поврежденной распахнутой пасти, утыканной крупными и острыми зубами, крючковато загнутыми вовнутрь. Бесцветные ледышки глаз бестолково распялились на небосвод. Хватая губительный воздух, рыбина пошевелила лепестками плавников на белом брюхе, собирая на них песчинки, пыль и старую хвою прибрежных лиственниц.
Опомнившись, парень отбросил «дубину» и ощутил неловкость и даже стыд. Справился, ничего не скажешь! И в то же время – облегчение почувствовал. Ноги дрожали, лицо горело от «пощечин» сильного хвоста, от комарья и мошек, всласть напившихся кровушки. Рукавом он сызнова размазал насекомых по лицу, пот смахнул со лба. Наклонившись за добычей, ощутил глубинный озёрный холодок. Поднять хотел, но рыбина выскальзывала. Тяжёлая была она. Бревно бревном.
И тогда он заорал, как беспомощный мальчик:
– Дед-Борей! Дедуля! Караул! Скорей…
Храбореев ступил на крыльцо.
– Ты чего, Тимоха?
– Гляди-ка! Дед, ох, помоги…
Северьяныч подошел, прихрамывая. Постоял, насмешливо рассматривая взъерошенного грязного рыбака с полусумасшедшими глазищами; издалека сияли так, будто кто в глазницы лампочки ввернул. С ног до головы Тимоха обляпался чешуею, тиной, пылью. Запустивши пальцы под жаберные дуги, пыхтя и спотыкаясь, он волочил по земле нечто похожее на серебристо-пепельный березовый комель.
Дед-Борей покачал головой.
– А я уж думал, тонешь! Так заорал…
– Ага, чуть не пошёл ко дну! Этот жеребенок как рванулся… Хорошо, что пару крючьев сразу проглотил, а то улизнул бы! – взахлеб тараторил Дорогин, бросая «берёзовый комель» возле порога. – Кто это, дедуля? Что за зверь?
– Таймень.
– Царь, что ли, рыба?
– А ты разве не видишь?
– Где? Что?.. О, Господи!.. – Парень попятился, прикрываясь руками. На какую-то долю секунды он ослеп от золотого блеска. Корона – царская, шикарная корона! – сверкнула на голове огромной волшебной рыбины. Сверкнула – и пропала. Парень пошарил по разбитой голове тайменя. Руки кровью испачкал. – Что это было? Корона? Ты видел?
