В военное ремесло вник не сразу, а постепенно, хотя до воеводы не дотягивал. Меч персональный поднять от земли не смог. Так и волочу его за собой. Кстати, ознакомился со всеми делами в архиве.
Первым на глаза попалось дело Емели. Объявлен в розыск. Приметы такие-то. Особые приметы: печка на собственном ходу. Метка «пропал без вести». Содержание дела: тридцатому году, у деревушки Морожкино, пропал младой парень. Имя – Емеля. Перебрав с дубовой настойкой, поймал щуку, с которой долгое время разговаривал. После, поверив в заклинание, которое сказала щука, ходил по деревне и орал «по щучьему велению», за что был помещен в погреб до рассвету. На утро его не обнаружили. Опросы свидетелей говорят о том, что Емеля каким-то образом смог выбраться из погреба, залезть в дом к соседке и украсть печь из дома. Хозяева ничего не слышали, спали. А после бегал с бубном вокруг печи да повелевал ей от имени щуки. Потом запрыгнул на нее и уехал в неизвестном направлении. Подозреваемая – Баба Яга. Так как подразумевается то, что Емеля и Печка были заговорены. Обыск у подозреваемой никакого результата не дал. Через три недели поставлена в разработку, в ходе которой выявлено ее прямое… дальше бумага отсутствует.
В общем, веселое тут время было, не то что сейчас: каждое утро прибегает Любовь Петровна и все жалуется на Горыныча. Мол, змий трехглавый опять напилси и буянит. Весь огород потоптал. Урожай угробил. Фильмы с Брюсом Ли и Джеки Чаном пересмотрит и начинает отработку, как он выражается, «куфуев».
– Разберемся! – отвечал я, потому как знал, что Горыныч урожай не погубит, кормить-то скотину надо чем-то.
Но в этот день все пошло не по плану. Я приготовился подремать. Накрыл лицо шляпой. Откинулся на спинку стула. Вдруг слышу топот.
– О, Любовь Петровна! Четко по секундам! – пронеслось у меня в голове.
Потом несколько минут перепалки с моим помощником Иваном за дверью. Брань, ругань. Все зашумело, загремело.
– Ну все, пришиб бабку! – пронеслось в голове. Ванька, он такой, он может!
Я подошел к двери и аккуратно ее отворил. Дверь предательски заскрипела. Любовь Петровна поправляла на себе сарафан.
– О, батюшка-царевич! Касатик… – начала она, оживленно махая руками. Далее ее рассказ пролетел мимо моих ушей, потому что я не мог понять, как такая хрупкая старушка смогла вырубить такого здорового увальня, как Иван? – Ну так, что скажете? Беремся?
– Беремся! – ответил я и закрыл дверь.
– Десять минут дайте! – прокричала Любовь Петровна.
– Батюшка-царевич! Мы все здесь! – отрапортовала появившаяся в дверном проеме голова Любови Петровны. – Кого прикажете первым?
– А что такое? – удивленно спросил я. – Куда первым?
– Ну вы же сказали…
– Ах, да! – воскликнул я, пытаясь вспомнить, о чем говорила она ранее. – Не надо никого! Я сам выйду!
– Ага, поняла! – ответила она и скрылась за дверью. – А ну, давай ты… ну чего сидишь, а! – раздался скрипуче голос Любови Петровны.
– Отличный из нее сыскной получился бы! – ненароком подумал я и широко улыбнулся, но тут же сделался серьезным.
В двери показался Филимон, княжий летописец и по совместительству хранитель казны. Что-то вроде бухгалтера.
Мужичок в возрасте. С длинючей бородой и густыми бровями. Близко посаженные мелкие голубые глаза делали из него всегда доброго и наивного дедулю, чем он иногда и пользовался. Кстати, почти у всех местных мужиков такое лицо.
