– Не могу поверить, что это место существует, – пробормотала Валка на пантайском. – Думала, хуже твоей Империи быть не может.
– Я тоже когда-то так думал, – ответил я на том же языке. – Правда.
Не оглядываясь, я чувствовал ее скептический взгляд. Ее рука непроизвольно дрожала, и Валка сжимала ее, чтобы держать мышцы под контролем.
– Да, я так думал. Но всякий раз, покидая Империю, понимаю, что ошибался. Экстрасоларианцы. Содружество. По крайней мере, в Империи оберегают человечность.
Я повернулся, разглядывая сквозь окно мокрый город, и подумал: «Человечность. И человечество».
Идеалы Содружества были так же вредны для человеческого существа, как столь любимые экстрасоларианцами хирургические процедуры и «улучшения». И те и другие видели в человечности проблему, которая требовала обязательного решения.
– Что ты имеешь в виду?
Объяснив, я добавил:
– Империя – не ответ на все вопросы. Но она принимает людей такими, какие они есть, со всеми их пороками, и не навязывает окружающему миру свои идеалы.
– Не навязывает идеалы? – повторила Валка, плотнее прижимаясь ко мне.
Ее судороги постепенно прекращались. То ли остаточные проявления вируса МИНОСа постепенно исчерпывали свой ресурс, то ли подсистемы нейронного кружева Валки блокировали их.
– А палатины, по-твоему, что такое?
– Во-первых, спасибо за комплимент, – улыбнулся я, и Валка недовольно фыркнула и отвернулась. – Во-вторых, Высокая коллегия не превратила нас из людей в нечто иное, лишь раздвинула рамки нашей человечности. Помнишь, что сказал Таллег? Они всех людей хотят заменить гомункулами, как мерикани.
Валка вздрогнула – то ли от воспоминаний об изображениях и монографиях, которые мы обнаружили в архиве Гавриила, и откровениях Горизонта, то ли вследствие недавнего приступа.
Я разглядывал город, его простую монолитную архитектуру, многоквартирные дома и невыразительные правительственные здания, в ранних сумерках долгой падмуракской ночи похожие на горы.
– Здесь как во сне, – произнес я, по-прежнему размышляя над словами Таллега. – Но сон постепенно проходит.
– Скорее как в кошмаре, – ответила Валка, выглядывая из-за моего плеча. – Похоже на мой дом, если только убрать… – Она постучала по лбу черными ногтями, намекая на иллюзии, которые тавросианцы наносили на утилитарную простоту своего житья. В Тавросе все жили как будто во сне, раскрашивая блеклую жизнь искусственными утопическими красками на какой угодно вкус.
– Или как в воспоминании.
Содружество и Демархия – каждое государство по-своему – были отражениями мериканской империи, правившей человечеством на заре освоения космоса. Глядя из окна на великий город Ведатхарад, вспоминая города-каньоны Эдды и стерильные залы лечебницы, откуда я выкрал Валку, я видел воплощение их мечты. Некие ее фрагменты были даже в имперском культе Капеллы, мериканские предшественники которой почитали Фелсенбурга так, как мы чтим Бога-Императора, и ставили человечество в центр Вселенной.
Духи машины.
– Кажется, отпустило, – сказала Валка, но не убрала голову с моего плеча.
Мы так долго были вместе, что даже отстраняться друг от друга было непросто.
– Как ты? – Я взял ее за руку. – Как твои приступы? Становятся чаще?
– Нет. – Валка задумалась, копаясь в памяти. – Предыдущий был еще на «Тамерлане», перед остановкой на Гододине.
– Значит… – задумался я, не зная, что сказать. – А что это было в театре?
