– И в Ленина стреляли отравленными пулями! – содрогнулся Сергей.
Вокруг происходило что-то из ряда вон выходящее, преподаватели ходили словно под кайфом, лекции заканчивались, не успев начаться. В воздухе витало лишь одно: «Сталин! Сталин!» На душе сделалось тоскливо и страшно, и никак не верилось, что Сталин способен умереть.
– Сколько хорошего сделал Сталин! Сколько доброго рассказывал про него отец!
Хрущев-младший решил поскорее уйти из института. Торопливо собрал учебники, очутившись в гардеробе, отыскал под грудой чужого свое неновое, чтобы не бросалось в глаза, пальтишко и поспешил на улицу. Студент торопился к административному корпусу, где в сторонке за углом его дожидался автомобиль.
– Чего-то ты рано? – потянулся пожилой водитель.
– Пораньше закончили. Поехали, Иван Андреевич!
– Вот торопыга! Сейчас докурю.
– Пожалуйста, мне надо ехать!
– Да едем, едем!
Машина тронулась.
– Новости есть? – поинтересовался взволнованный Сергей, в надежде услышать что-нибудь утешительное про состояние здоровья Иосифа Виссарионовича.
– Какие новости? Сталин при смерти, и – точка! – выкидывая в окно окурок и выруливая на проезжую часть, мрачно отозвался водитель. – К Раде заезжаем?
– Нет, сразу домой!
«Может, отец дома, он-то наверняка все знает!»
Пленум Центрального Комитета и Сессия Верховного Совета, начавшиеся в девятнадцать часов, единогласно закрепили решения Президиума ЦК. На все формальности потребовалось не более двадцати минут.
– За! За! За! – точно эхом, оглашалось пространство.
Когда кадровые изменения утвердили, принялись хлопать. Хлопали без остановки, истерично, как оголтелые, так, как будто на трибуне появился сам Сталин, только никакого Сталина не было. Каждый старался перехлопать соседа, из последних сил бил в ладоши, чтобы новый Бог услышал! Несмолкаемыми овациями приветствовали участники заседания товарища Маленкова. Глаза у депутатов горели, в зале раздавались одобрительные возгласы, здравицы в честь партии и правительства, в честь нового председателя.
«Что теперь? – скромно раскланиваясь, принимая восторженные аплодисменты, подумал Георгий Максимилианович, и сам же ответил: Теперь – я!»
После решения Пленума Брежнев еле держался на ногах, его, всего час назад могучего человека, Секретаря ЦК, кандидата в члены Президиума Центрального Комитета, превратили в ничто, разжаловали, растоптали. Он шел с заседания один-одинешенек, никто уже не спешил к нему с угодливой улыбкой, никто не торопился рассказать последние новости или свежий анекдот, никто, предусмотрительно сбавив шаг, не сопереживал вместе с ним тяжелой болезни Сталина; члены ЦК проходили мимо опального, не повернув в его сторону головы, только генерал Грушевой и донецкий секретарь Струев подбодрили старого товарища добрым словом: мол, не отчаивайся, держись! А как держаться, когда тебя сковырнули с кремлевских высот, обескровили, опустошили?! Через час в узком, как пенал, коридоре, партийный кадровик объявил Леониду Ильичу о новом назначении. Ему отдали ничего не значащую должность в Главпуре Министерства Вооруженных Сил – Брежнев принимал Политуправление Военно-морского флота.
– Политрук, несчастный политрук! – прикрывая за собой дверь Центрального Комитета, шептал бывший вожак.
– Ты не должен раскисать, падать духом! – утешал Брежнева Струев. – Пойдем к Хрущеву!
– Хрущеву, Саша, сейчас не до меня! – отмахнулся Брежнев. – Пропал я, друг милый, пропал!
