Я буквально с остервенением жду возвращения отца, перебирая в голове сотни вариантов нашего разговора, думаю о том, как сознаться в содеянном, пока однажды вечером мой телефон не высвечивает знакомое имя: «Валерия».
- Эштон…, - она не здоровается, и тяжкое предчувствие заполняет оставшиеся пустоты в моей душе.
- Да, Лера…
- Мы с твоим отцом впервые за последние… двенадцать лет поссорились.
Я выдыхаю: Боже, какое мне дело до ваших ссор… стоп! Он вернулся?
- А… он вернулся?
- Да, три дня назад. Я об этом и хотела тебе сказать… И не только.
- Не только?
- Эштон… Твой отец выхаживает все последние месяцы Соню. Дело в том, что она беременна… была.
- Что?!
- Мне кажется, тебе стоит об этом знать. Собственно, по этой причине мы с ним и поссорились: он считает, что не стоит вмешивать ТЕБЯ в это дело.
Я не спрашиваю, почему она хочет поставить меня в известность о том, что происходит с Софьей: Валерия ВСЁ знает... Знает!
- Почему…, - шепчу и не могу окончить фразу, не способен сформулировать мысль, одеть её в «подходящие» слова.
- Хочешь знать, почему она «была» беременной?
- Да!
- Ну… технически, она всё ещё… через час ей проведут операцию по удалению плода, - Лера вздыхает. – Её ребёнок умер, Эштон. Ещё вчера.
Я опускаюсь на пол, не осознавая ту дикую силу, с какой собственная рука вжимает тонкий смартфон в ухо…
- Аномалия развития плода – сердечная патология. Алекс… твой отец сделал всё возможное, чтобы сохранить ему жизнь, и шансы были - планировалась операция в Германии, внутриутробно, но что-то пошло не так… В общем, её через час будут… а нет, уже чистят – он только что сообщение мне прислал. Эштон?!
Я не могу разжать рта. Я не знаю слов: ни английских, ни русских, ни французских…
- Эштон! – её голос громче, строже.
- Да, Лера, - отвечаю едва слышно, призвав для этого все свои силы, а их почему-то нет, совсем нет.
- Я подумала, что ты повесил трубку. Ладно…
- Спасибо… что позвонила…
- Не за что.
Конец. Это конец всему.
Lana Del Rey - Heroin
Я сижу на полу, опустив голову в собственные раскрытые ладони, вжимаю пальцы в кожу головы, пытаясь пережить этот момент…
Одна, две, три, четыре… шестьсот секунд мои глаза смотрят на погасший экран телефона и … и ничего не видят.
Я не понимаю, что происходит вокруг меня, почему мир в хаотичном беспорядке несётся неизвестно куда, а я словно сижу на детской карусели вот уже второй час подряд, меня тошнит, и глаза не в состоянии различать пёстрые картинки, пролетающие мимо…
- Меня нет, меня нет, меня нет…, - твержу сам себе, как попугай с черепно-мозговой травмой.
В тот момент, когда сознание позволяет прийти в себя, часы в смартфоне показывают почти полночь – Валерия звонила мне больше пяти часов назад.
Я просидел пять часов кряду на полу гостиничного номера, склонившись над маленьким девайсом, подписавшим мой окончательный приговор – я сам никогда себя не прощу, никогда не оправдаю в собственных глазах смерть её ребёнка – моего ребёнка.
За то время, которое потребовалось машине, чтобы довезти моё тело до госпиталя, я прожил целую жизнь.
Никогда, ни одного единственного раза в своей истории я не думал о детях. Даже когда Маюми вплетала в свои ласки тонкие намёки на желание стать матерью, я не воспринимал ни их, ни её саму всерьёз. И даже когда предъявила мне тест… я тогда ничего не почувствовал. Потому что не было никакого ребёнка, и я глубоко внутри знал об этом.
