– Подкинуть не вариант. Ненадёжно. Да и… – замолкает он, не договорив.
– Блин, капитан, хрен ли «да и»? Ты хочешь говно убирать и белые перчатки не замарать?
Он задумывается, кусает ус и достаёт пачку «Ту».
– Ладно, – говорю я. – Давай продумаем операцию. Вместе, да? Без наездов типа, как ты любишь. Ты за гранью закона, и мы оба это знаем. Ты плохой мент. Не продажный, но неправильный. Ты сам, как преступник, бешеный доберман. И ты хочешь впиться ему в горло. Ну и чего пытаться казаться блюстителем кодекса? Ты хочешь не законности, а справедливости. Я-то тебя насквозь вижу. А ты меня. Будь собой! Хочешь крови? Добудь её! Я помогу. Но не из-за угроз и шантажа. Это важно. Понимаешь?!
– А что это, мы на «ты» уже? – спрашивает он, но я вижу, что мои слова пробили охрененную дыру в его черепушке.
– Пардон муа. Погорячился. Сейчас я вернусь туда и скажу, что сделал звонок своему покровителю и вы нас отпустите. Но только его для порядка тоже сначала дёрнете и допросите, как Сидорова. Если будет просить, дайте позвонить. Только он не будет, потому что боится, что батя его узнает. А я ему скажу, у меня есть человек, который вопросы реально решает.
– И как я вас выпущу?
– Блин. Ну чё смеяться-то? Уж выпусти… те как-нибудь. Только мне надо, чтобы вы пришли ко мне домой и извинились от имени всей советской милиции, что меня по ошибке не за того приняли. Или скажете, что я вам помогал и вы мне благодарность объявляете. Грамоту дайте. В общем, что угодно. Потому что сейчас родители у меня морги и больницы обзванивают. И милицию тоже. И ваш дружбан Рыбкин уже возможно выяснил, что я здесь. И если я скажу… да всё равно что я скажу, что бы не сказал, меня из дому хрен выпустят в ближайшие полгода, и накрылся наш Каха.
Он закуривает и выпускает дым в потолок. Выкурив две сигареты, встаёт и, открыв дверь, зовёт Зарипова.
– Ладно, – говорит он. – Добро. Размажем эту мразь.
– Как партнёры, да?
Он молчит.
– Товарищ генерал-майор, как партнёры, да?
– Давай попробуем.
Когда я возвращаюсь в камеру, Каха мечется, как тигр в клетке.
– Сдал меня? – бросается он ко мне. – Сказал кто я?
– Дурак что ли? Я ж тебе пообещал не говорить. Ну ты в натуре по себе не суди.
– Чё так долго?
– Дозвониться не мог.
– Тебе дали позвонить? – удивляется он.
– Я умею убеждать. Скоро отпустят. Не ссы. Ты главное продержись, сам не расколись.
– Сидоров! – вызывает Зарипов.
Каха уходит, оглядываясь на меня. С ним капитан разделывается довольно быстро и вскоре он возвращается.
– Ну чё? – спрашиваю я.
– Сказали, утром за нас возьмутся, а сейчас пока так, типа ни о чём, потрепаться от скуки.
– Да щас отпустят, вот увидишь. Замнут всё и отпустят.
Примерно через полчаса нас действительно отпускают. Мы выходим и встречаем в коридоре… моих родителей. Каха быстро проскальзывает мимо и, кивнув на прощание, выскакивает за дверь.
Мама вся в слезах бросается ко мне.
– Что случилось, Егор?! – в ужасе спрашивает она.
Я не успеваю ответить, потому что появляется табачный капитан и приглашает нас в свой кабинет. Он просит прощения и довольно убедительно рассказывает, что я помогал в проведении операции и должен был указать преступника, который участвовал в нападении на меня, тогда ещё. И потом опознание, и ещё какая-то хрень… В общем, несёт ахинею. Но обещает наградить грамотой за помощь органам.
Родители проникаются гордостью за сына, выполнявшего гражданский долг и на волне облегчения, испытанного от благополучного разрешения их переживаний прощают капитана, меня и всю советскую милицию. Они отказываются от мысли писать жалобу и Капитан выделяет машину, чтобы нас подвезли к самому дому.
