– Это мое оружие…
– Если ровно через минуту ваше оружие не станет моим, то наша договоренность будет расторгнута. Вы готовы к этому? Прикиньте, что на ваше место я найду другого человека… У меня даже есть кандидат.
– Прагматик?
– И эгоист, будьте уверены. – Игрок взял со стола салфетку и бросил ее на колени Орлову. – Оружие, пожалуйста.
Орлов достал из кармана пистолет, завернул его в салфетку и передал Игроку.
– Вот и замечательно, – резиново улыбнулся Игрок, перекладывая пистолет себе в карман.
– Вы понимаете, что может возникнуть необходимость…
– Вы очень надеетесь, что такая необходимость может возникнуть, Даниил Ефимович. Вы собирались поставить меня перед неизбежностью выбора – рискнуть всем и убрать неприятного вам человека или позволить ему… А вот, кстати, и он… – Игрок налил себе в бокал вина. – Если, паче чаяния, такая необходимость возникнет, то я либо сам все сделаю, либо верну вам ваш «браунинг».
Торопов закрыл глаза; ему казалось, что солнце, отражаясь от носков начищенных сапог Нойманна, раскаленным прутом ударило в зрачки. Как он не заметил этих сапог сразу? Там, во дворе…
Да, длинный плащ, но ведь сапоги трудно спутать с ботинками или туфлями… Не обратил внимания? А если бы обратил? Если бы заметил необычную обувь – закричал бы?
Побежал бы прочь?
Гестапо…
И ведь не пистолет теперь пугал Торопова больше всего, не нож, украшенный готической надписью, а спичка в руке у штурмбаннфюрера. Обычная спичка. И шутливый тон Нойманна. И насмешка во взгляде Краузе.
Торопов открыл глаза – Нойманн стоял перед ним, заложив руки за спину и перекатываясь с носка на каблук и обратно. Голову немец чуть склонил к правому плечу и, казалось, с интересом рассматривал Торопова. Как скульптор перед каменной глыбой… перед древесным стволом, из которого предстояло вырезать нечто… Боже, вырезать…
И что странно, мелькнуло где-то в мозгу Торопова, где-то глубоко-глубоко, в темноте… Торопов даже не сразу осознал, что именно проплыло над самым дном его разума.
Откуда здесь гестаповцы? Здесь, в глухомани, в российской глубинке, в Уфе… Через шестьдесят семь лет после войны… Появились и ведут себя, будто имеют на это право, будто время не властно над ними. Будто это нормально, когда гестаповцы вот так, запросто, хватают ни в чем не повинного человека… А он не виноват ни в чем! Ни в чем! Нельзя, в самом деле, творить такое только за то, что Торопов писал на сайте… на сайтах… Нельзя!
Краузе стащил с себя куртку, бросил ее на прошлогоднюю хвою, устилавшую пространство между деревьев, тоже остался в черном мундире. На ремне – кобура. Расстегнутая кобура.
Водитель взял из машины «шмайссер» и отошел за деревья, туда, откуда приехал микроавтобус. «Шмайссер», упрямо повторил про себя Торопов, наплевать ему на то, что сам неоднократно по этому признаку уличал оппонентов в Сети в незнании истории и материала. Какая, на хрен, разница?
– Сколько вас заброшено сюда?
Торопов не сразу понял, что это у него спрашивает Нойманн. А еще не понял вопроса. Что значит – заброшено?
– Я не понимаю… – тихо сказал Торопов. – О чем вы?
– Ответ неверный! – радостно сообщил Краузе, шагнул вперед и ударил. – Неверный ответ.
Кулак врезался в солнечное сплетение Торопова, мир вокруг качнулся и стал меркнуть. Темнота поползла откуда-то из-за спины, заливая поляну, деревья, небо и солнце.
– Не спать! – крикнул Краузе, и его ладонь хлестнула Торопова по щеке. – Не спать!
