К счастью для астронавтов, до испытаний атомных бомб не дошло, но и туземцев обратно не вернули. Так что экипаж «Атлантиса» робинзонил в полнейшем уединении – запретная зона.
Карлайл горько усмехнулся. За семь долгих лет вся неправда облезла с бравого экипажа «Атлантиса», выставив напоказ истинную суть, поганое человечье нутро. Как вот эта рубаха, кое-как пошитая из парашютной ткани – сплошные дыры, а сквозь них просвечивает худое, жилистое тело, коричневое от загара…
Ван Хорн ударился в религию, пытался и остальных «блудных овец» вернуть в лоно церкви, а те его послали…
Дорси расклеился совершенно – ноет и ноет, жалуется на судьбу. Словит рыбину или краба, сожрет добычу полусырой – и валяется на песке, как дохлая медуза…
Николс замкнулся напрочь. Похоже, что и впрямь умом тронулся – бормочет непонятно что, да сам с собою, руками водит, словно узрел кого-то…
А сам-то? Ну, да, тоже облез… Стопроцентный американец Рон Карлайл, физик, легенда Беркли и прочая, и прочая, и прочая, вернулся в исходную точку…
…Молодой, злой Беня Шкляренко, подающий надежды завлаб из ленинградского Физтеха, впал однажды во грех диссидентства, хоть и стоял самый разгар «оттепели». Решил, шлимазл этакий, пройти по натоптанной тропе Синявского, Буковского и прочих «изменников родины». А что?
Похаешь советскую власть, потычешь пальчиком в «язвы социализма» – и заметит тебя Госдеп, впишет в платежную ведомость… Заметили. Вписали.
Правда, два года Беня отсидел-таки в Дубровлаге, пока не подфартило – Массачусетский технологический пригласил его читать лекции. Сбыча мечт…
В Штаты Шкляренко уезжал с любезной его сердцу Алиской, испытавшей на себе, каково быть «женой врага народа», и с полупустым чемоданом. Малолетнему Арону тогда едва исполнилось шесть годиков.
И открылись им хрустальные врата «сияющего града на холме», и приняли руки их вожделенную «зеленую карту», и какая жизнь тогда началась… Цимес! Цимес мит компот!
Двадцать лет спустя почтенный профессор Бен Карлайл по-прежнему преподавал в МИТе, Элис суетилась по дому в пригороде Бостона, а Рон как раз отучился в Беркли. Вырос, весь в отца – такой же беспринципный карьерист с гипертрофированным тщеславием…
…Астронавт хрипло захохотал, в изнеможении обнимая кольчатый ствол пальмы.
– Ну, вот… – всхлипнул он, переходя на русский. – Хоть правду сказал! Может, мне тогда советский День космонавтики отметить?
Утирая глаза грязным рукавом, Карлайл мельком глянул на сверкающую океанскую даль, и замер. Это было невозможно, но это было – в каких-то паре кабельтовых от берега белела роскошная яхта, изящная и остроносая, гонимая парой пузатых парусов.
Охнув, Рон сдернул с себя рубаху, замахал ею неистово, призывая и моля. Скуля в изнеможении, добежал до кострища, живо раздул угли, швырнул на съедение трепещущим язычкам огня охапку сухих водорослей. Дым, крутясь и клубясь, потянулся вверх.
– Эге-ге-гей! Сюда-а! Help! Help me!
Обессиленно упав на колени, Карлайл захохотал, завыл, зашлепал неистово руками по мокрому песку – яхта медленно разворачивалась, бушпритом нацеливаясь на лагуну.
Суббота, 17 апреля. Утро
Тихий океан, борт яхты «Дезирада»
– Семь лет! – потрясенно восклицал Давид Валькенштейн. – Семь долгих лет! Один на необитаемом острове! Ой-вей…
Кряжистый и плотный, с красным лицом и жирным загривком, он напоминал Рону мясника. Сын эмигрантов из Одессы, Давид Маркович нынче стоил миллиард, но яхта была им куплена не статуса ради – советское детство взыграло, захотелось романтики и дальних странствий…
