Дежурный флигель-адъютант, Андрей Иванович Чекмарёв, прохаживался поблизости от двери кабинета императора и, как всегда, был несколько испуган. Об этой ахиллесовой пяте блестящего гвардейца, прослужившего до чина полковника в старейшем полку Российской армии, созданном самим царём-батюшкой Петром Алексеевичем, знали многие. Андрей Иванович не праздновал труса под ружейным и картечным огнём турок, но панически боялся вызвать неудовольствие начальства. Здесь, в Зимнем дворце, на каждом шагу можно было столкнуться с их высоко и просто превосходительствами из числа военных, статских и придворных чинов, а также со светлостями, сиятельствами и даже высочествами, как с местными, так и с заезжими. Как тут не вспомнить слова генералиссимуса Суворова: «Я был ранен десять раз: пять раз на войне, пять раз при дворе. Все последние раны – смертельные».
Сегодняшний день не задался. Появление шефа жандармов, коего, как, впрочем, и всех его подчинённых, недолюбливали и одновременно опасались господа офицеры, считая их службу не совместимой с понятиями чести, не сулило ничего хорошего. И предчувствия оправдались. Сперва государь повелел не беспокоить его до особого распоряжения, а после и вообще отменил приём на сегодня. Затем на сердце полковника немного полегчало. В кабинет подали чай и лёгкие закуски, но, зная вкусы государя, поблизости дежурил лакей с несколькими бутылками французского вина. Полковник Чекмарёв с облегчением вздохнул и мысленно перекрестился, но в этот момент из-за плотно закрытой двери раздался шум и треск, а затем даже не вопль, а буквально рёв, коий мог принадлежать только императору. Ясно можно было разобрать только два слова: «Никсу убили?!» Долг службы превыше всего, и флигель-адъютант, нарушив все писаные и неписаные правила, ворвался в кабинет, готовый защитить государя от нападения неведомого врага. Внутри он увидел опрокинутое кресло и сломанный столик, а напротив застывшего генерала Мезенцова, нависая над ним подобно Каменному гостю, стоял император, положив тому руки на плечи, как будто намеривался вогнать в землю. Хотя гнев явно затуманил разум самодержца Всероссийского, но он почти мгновенно среагировал на вошедшего и сумел взять себя в руки. Отступив на шаг назад, Александр II внезапно захрипел и начал судорожно рвать рукой ворот венгерки, тщетно пытаясь расстегнуть туго застёгнутые крючки. Первым среагировал генерал Мезенцов, который хорошо знал о приступах астмы, кои случались у государя еще с юных лет. Мгновенно подняв опрокинутое кресло, он помог Александру Николаевичу сесть и с трудом, но расстегнул крючки его воротника. Метнувшись за перегородку, он подхватил кислородную подушку, лежащую на кушетке, и передал её государю.
– Полковник, – рявкнул генерал на незадачливого флигель-адъютанта, который скорее мешал, чем помогал, – немедленно бегите за лейб-медиком, и не мешкая! И ещё одно, если вместе с Боткиным здесь появится толпа любопытствующих, то я лично буду просить его императорское величество отправить вас во глубину сибирских руд.
Чекмарёв, не смея возражать вслух, перевёл взгляд на императора и, дождавшись кивка, немедленно умчался, счастливый от того, что ответственность с него снята, можно не думать, а только выполнять команду. За те полчаса, пока он бегал по этажам Зимнего, Александру Николаевичу стало значительно лучше и он, невзирая на возражения Мезенцова, пожелал продолжить разговор, а посему приказал запереть двери кабинета.
