Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики - страница 104



. В немецкой промышленности, оправившейся от рецессии, в условиях сжатия рынков рабочей силы, начавшегося в 1930-х гг., широкое распространение получили рационализация и инвестиции в новые средства производства. Как мы увидим ниже, к началу 1940-х гг. немецкая промышленность переживала невиданный в ее истории инвестиционный бум. Кроме того, нацистский режим систематически уделял внимание и своему «человеческому капиталу». Совершенствование системы подготовки кадров для промышленности интенсивно обсуждалось еще в 1920-е гг. А начиная с 1933 г. государство оказывало крупномасштабную поддержку системе ученичества и обучению на рабочем месте. Наряду с другими требованиями следовало создать совершенно новые кадры опытных металлистов для заводов, работавших на люфтваффе. В рамках пропагандистской кампании восхваления германских трудящихся Третий рейх установил норму, согласно которой каждый молодой немец должен был стремиться по крайней мере к статусу рабочего средней квалификации[435]. И это были не просто слова. В 1939 г. лишь 30 тыс. молодых людей, окончивших школы, влились в ряды неквалифицированных трудящихся, по сравнению с 200 тыс. в 1934 г. Для многих семей рабочего класса 1930-е и 1940-е гг. стали периодом реальной социальной мобильности – не в смысле проникновения в средний класс, а в рамках иерархии навыков внутри рабочего класса, что дало одному автору основания для заявления о «депролетаризации» германских трудящихся[436].

Но если Третий рейх и не отвергал продуктивизма (веры в бесспорную благотворность роста производства) и рационализации, специфику нацистских представлений об экономике невозможно будет уловить, если уделять внимание только этому аспекту. Тем более при таком подходе мы не сможем разобраться в общем идейном климате межвоенного периода. Ни в коем случае не будет лишним еще раз подчеркнуть, что в начале 1930-х гг. за спиной у Германии осталось почти двадцать лет, в течение которых экономический упадок и неуверенность решительно перевешивали ощущение процветания и экономического развития. В предыдущем десятилетии международная экономическая интеграция вызвала кризис. Инвестиции привели к банкротствам. Сотни тысяч молодых людей, с энтузиазмом стремившиеся получить профессиональное и высшее образование, оказались в рядах безработных. В свете этого опыта не нужно было быть ультраправым идеологом или параноидальным антисемитом, чтобы усомниться в правоте либерального учения о прогрессе[437]. Немцы всегда были трудолюбивым народом. Они прилежно делали сбережения и инвестировали их. Их промышленные технологии не знали себе равных, по крайней мере в Европе. Но при этом Германия не была богатой страной. В свете этих обстоятельств были ли причины верить в то, что Германия вскоре вернется на путь стабильного прогресса, по которому она уже как будто бы шла в счастливые дни до 1914 года? Профессиональные экономисты тоже не могли сказать ничего обнадеживающего[438]. Разумеется, были и те, кто сохранял приверженность либеральному оптимизму XIX века. Однако в 1930-е гг. их голоса ни в коем случае не были самыми громкими. Те немецкие экономисты, которые размышляли над вопросами долгосрочного экономического роста, обычно соглашались с Розой Люксембург, утверждавшей, что стремление к расширению производства ведет ко все более свирепой конкуренции на экспортных рынках – на это соперничество как на главное объяснение катастрофической Первой мировой войны ссылались и Штреземан, и Гитлер