Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики - страница 24

. Как выразился журнал The Economist, это покушение на «экономические свободы не имело аналогов за пределами СССР»[82]. В качестве своего комиссара по дефляции Брюнинг избрал ультраконсервативного мэра Лейпцига Карла Герделера, немедленно приступившего к выполнению активно рекламировавшейся кампании экономии[83]. Однако она не могла скрыть того факта, что Германии грозил крах. Число безработных превысило б млн человек, и крупные сектора экономики ожидало неминуемое банкротство. Инфляция, несомненно, была пугалом для немецкого общества. Но в том, что касается непосредственного влияния на экономику, дефляция, несомненно, имела бесконечно более пагубные последствия, в первую очередь из-за ее влияния на бухгалтерские балансы. В то время как доходы и выручка сокращались одновременно с дефляцией цен и заработков, долговые, ипотечные и прочие финансовые обязательства оставались на высоких докризисных уровнях. Зимой 1931–1932 г. банкротства начали подрывать основы германского бизнеса. После летнего кризиса 1931 г. все крупные банки находились под контролем государства. Произошел ряд громких банкротств в страховом деле и в машиностроении. С трудом держалась AEG – одна из главных германских электротехнических фирм. Кризиса удалось избежать лишь крупнейшему европейскому стальному и угольному конгломерату Vereinigte Stahlwerke благодаря тому, что государство приобрело большой пакет его акций, прежде принадлежавших Фридриху Флику. Как говорил своему однопартийцу министр финансов Герман Дитрих, «Я не собирался национализировать половину Рура <…> но угроза того, что иностранные круги скупят акции, и тот факт, что банкротство <…> задело бы <…> Stahlverein, что, в свою очередь, потрясло бы с таким трудом восстановленную структуру германских банков, не оставляли мне выбора…»[84].

Перед лицом надвигающейся экономической катастрофы развалился «дефляционный консенсус», на который опирался Брюнинг в течение первых 18 месяцев своего канцлерства[85]. Роль застрельщика при этом снова сыграл Ялмар Шахт. На протяжении 1930 г. и в начале 1931 г. Шахт удерживался от открытой критики в адрес правительства Брюнинга – возможно, в надежде вернуться на свою прежнюю должность в составе консервативно-националистической коалиции. После летних катастроф 1931 г. Шахт отказался от этой сдержанности на съезде националистических сил, проходившем в Бад-Харцбурге, выступив с резким обличением бесхребетности репарационной политики Брюнинга[86]. Он заявил, что обновление Германии – вопрос не партийных политических программ и даже не вопрос ума. Это вопрос «личности». И Шахт уже не делал тайны из источника, от которого ожидал этого нравственного возрождения. Главными организаторами съезда были Гугенберг и НННП. Но на первые полосы газет попало появление Шахта на трибуне Харцбурга рядом с Адольфом Гитлером[87].

Националистический поворот в германской внешней политике, произошедший в 1930–1931 гг., несомненно, был катастрофически несвоевременным. Тем не менее мораторий Гувера и стремление американцев покончить с репарациями означали, что атлантистская программа в известном смысле пришла к логическому завершению. В обычных условиях дальнейшее существование трансатлантической финансовой оси, конечно, оставалось бы привлекательным вариантом для Германии. Однако крах американской экономики и решение британцев отказаться от золотого стандарта потрясли финансовые предпосылки, на которых основывалась политика Штреземана. Единство и взаимозависимость мировой экономики, отнюдь не будучи самоочевидной исторической необходимостью, оказались под очень большим вопросом. Разумеется, и внутри Германии, и за ее пределами раздавались голоса, призывавшие к конструктивным усилиям по перестройке основ международного порядка