Цербер. Найди убийцу, пусть душа твоя успокоится - страница 25



Лавр Петрович открыл глаза, поглядел осоловело, вытер набежавшую на подбородок слюну.

Бошняк вылез из экипажа. К нему вышли два офицера.

– Божиею поспешествующею милостию, Николай Первый, император и самодержец Всероссийский, – привычно проговорил один из них, – готов принять вас.

Второй отворил перед Бошняком тяжёлую дверь.

Александр Карлович никогда раньше не бывал в Зимнем. Остановившись у подножия Посольской лестницы, он поглядел наверх и встретился взглядом со слепыми глазами Фемиды. От треска свечей в огромных подвесных канделябрах плавился воздух. После крепости эти простор и высота потолков казались чрезмерны.

Он начал подниматься. Офицеры покорно шли за ним, словно это он вёл их к императору.

На втором этаже Бошняк миновал бесконечный коридор с портретами императорской фамилии, зеркалами в золочёных рамах и оказался в просторной светлой приёмной государя.

– Ожидайте-с, – произнёс офицер.

Бошняк остался один.

Окна выходили на Петропавловскую крепость. Вечернее небо стало густого фиолетового цвета с клочьями угольно-чёрных облаков. Петропавловский собор был словно из расплавленного железа. На него было больно смотреть. Казалось, что какой-то художник раскрасил пейзаж для одного человека, и стоит лишь выйти из дворца, весь облик Петербурга изменится и приобретёт свой обычный тяжёлый, как строевой смотр, вид.

На большом столе государя царил препятствующий делам военный порядок – посередине лежал лист с искусно нарисованным солдатом, рядом – чернильный прибор, идеально ровная стопка бумаг с краю. Над столом нависла бронзовая люстра в сто двадцать свечей. Мерно стучали напольные часы. В такт их ходу в коридоре раздались звучные шаги. В кабинет вошёл император Николай Павлович.

Он был крепкого сложения, высок, усат, с умными холодными глазами и с крепкими, как у кавалергарда, ногами.

Бошняк вспомнил о своём желании написать трактат, в котором собирался сопоставить реформы с фигурой правителя. Всё-таки у пузатых и низеньких выходило нечто иное, нежели у высоких и стройных.

Некоторое время государь внимательно разглядывал посетителя.

– Чем вы пахнете? – спросил наконец.

– Тюрьмой, ваше величество, – ответил Бошняк.

Глаза государя блеснули.

– Вправду ли вы ботаник? – поинтересовался он.

Бошняк кивнул.

– Отчего же?

Бошняк задумался.

Государь терпеливо ждал. Как-то он сказал Бенкендорфу, что ожидание порой интереснее ответа.

– В детстве, ваше величество, я сказал матушке, что решил стать государем. Но у меня ничего не вышло, – ответил Бошняк.

Николай Павлович улыбнулся, подошёл к столу, поднёс к глазам остро заточенный карандаш:

– Один миллион двести тридцать пять тысяч шестьсот сорок семь минус шестьсот двадцать одна тысяча девятьсот двадцать девять, – сказал.

– Шестьсот тринадцать тысяч семьсот восемнадцать, – ответил Бошняк.

Государь не вспомнил ответ. Листок с примером остался на диване – там, где он его придумал и записал. Николай кивнул и быстро вышел.

Бошняк снова остался один. Он направился было к выходу, но в кабинет вошёл Бенкендорф.

– Государь наслышан о деяниях и терпении вашем, – заговорил он. – Ему нужны те, кому он всецело довериться сможет.

Они миновали коридор, их шаги застучали по мрамору лестницы.

– В скором времени, Александр Карлыч, вы понадобитесь отечеству по делам, требующим непреклонности в осуществлении гражданского долга вашего, – сказал Бенкендорф.