Церемонии - страница 40

Сама Кэрол всегда была худой. Она старалась не набирать больше ста фунтов, и в последний раз (до прошлого месяца она жила в квартире пожилой женщины, миссис Славински, у которой были весы) с удовольствием убедилась, что по-прежнему неплохо держится: она весила девяносто семь фунтов. Еда, как и многие другие явления в жизни, была испытанием воли, искушением, которому следовало противостоять.

Стоя в душе, Кэрол пробежала пальцами по волосам, которые теперь были острижены почти по-мальчишески коротко, и почувствовала волну облегчения. Она носила длинные волосы и закалывала их на манер, который казался ей старомодным, пока не осознала, что такая прическа просто уродлива. Не хотелось оставлять четверть зарплаты в одном из дорогущих салонов, где под грохот рок-музыки юноши и девушки с мертвыми глазами болтали друг с другом поверх неподвижных голов клиентов. Рошель предложила ее постричь – скорее из страсти к приключениям, чем из дружеских чувств, – но Кэрол представила себе, как неряшливая соседка стоит над ней с ножницами, и отказалась от эксперимента. В конце концов, как-то на прошлой неделе она вернулась, потная и уставшая, с занятий танцами и срезала волосы сама. Это тоже было испытанием воли, ведь волосы были самой привлекательной ее чертой. Кэрол знала, что в остальном далеко не красавица. Она выглядела так, будто у нее есть очень симпатичная сестра (что было правдой). Но даже в толпе люди иногда оборачивались, чтобы взглянуть на ее шелковистые, густые и поразительно рыжие волосы. По словам ее отца, они были рыжими как закатные лучи, пробивающиеся сквозь витражное стекло.

Кэрол скучала по отцу. Иногда в случайные моменты ее посещала мысль: «Бедный старик!» Он был старым, сколько она себя помнила: сухощавый и седоволосый мужчина с бледной кожей, безвольно свисавшей с костей. Слишком старый, чтобы стать отцом пяти детей. Отец Кэрол был почти на двадцать лет старше ее матери, которая сама вышла замуж, когда ей было за тридцать. В том, что она произвела на свет одного за другим пятерых младенцев, было одновременно нечто удивительное и омерзительное. Каким-то образом супруги нашли в себе силы наделать четырех дочерей – Кэрол была третьей – пока наконец, на пятый раз, не получили сына. После чего остановились, по всей видимости, удовлетворившись результатом. Впрочем, к этому времени мать Кэрол превратилась в изможденную женщину с бесформенным телом, кругами вокруг глаз и седеющими на глазах ее детей волосами, а отец, перенесший первую из множества подрывающих волю к жизни операций, внезапно полностью погрузился в мысли о собственной смертности. Пока слабое здоровье не заставило его уйти на пенсию, он кое-как перебивался продажей рекламного места на щитах. Иногда в приступе злости и разочарования Кэрол думала о том, что его единственное наследие – это бесконечная череда уродливых плакатов вдоль шоссе. Совершенно лишившись сил, он умер в прошлом декабре, перед самым Рождеством. Кэрол вспоминала, как он провел последние дни своей жизни: сначала неподвижно сидел перед телевизором, потом – без сил лежал в больничной палате и ожидал смерти, как казалось поначалу, со стоицизмом, но на самом деле – всего лишь с безразличием, почти со скукой. У него не осталось сил на страх или размышления о жизни вечной.

Кэрол отчасти понимала его чувства; она встречалась с подобной безысходностью прежде. Двадцать лет из своих двадцати двух она провела в неприглядном фабричном городке чуть выше Питтсбурга по течению реки Огайо и отлично знала, что такое скука. Она помнила, как ее брат подолгу в одиночестве бросал баскетбольный мяч в кольцо; как соседский мальчишка каждый вечер бесцельно катался туда-сюда по шоссе; как ее бабка по материнской линии, проводившая дни в полумраке и одиночестве в комнатке в конце коридора, как-то объяснила, почему всегда поднимается после десяти: «Потому что если проснуться раньше, день выйдет слишком длинным».