– Ну, иду, иду…
Еще подходил Лешка Зубенко с пришитыми погонами на рубашке – он хотел стать военным. Володька Тумкин – всегда с отверткой или пассатижами. Юрка Сурепов – палец во рту. И еще пацаны.
Если во дворе не было других девчонок, то к нам просилась Наташка Федотова:
– И меня возьмите.
Иногда брали:
– Ладно, вставай на ворота.
Но нашим местом был не только двор. Мы бегали на болото. Ловили карасей на чистой воде, резали камыш для копий и стрел. А еще пекли на берегу картошку. Играли в «войнушку»:
– Та-та-та-та-та-та-та…
– Убит!
– Нет, ранен, ранен!
Еще ходили в лес, строили шалаши. Родители ворчали на наши пропажи со двора. Им было удобнее видеть нас из окон. Но и они сами выросли на болоте, в лесу. Так что не наказывали за походы в эту сторону. Но строго-настрого запрещали в другую:
– Узнаю, что был на «вербовке», выпорю…
Но недолго мы жили с другой стороной поселка раздельно. Как завод свел вместе взрослых с «вербовки» и «болота», так и школа запихнула нас в одни стены, в один класс.
В первый же день маленькая «вербовка» переругалась с маленьким «болотом»:
– Это мое место!
– Нет, мое!
В первый же день передралась:
– Как дам!
– На тебе!
И в первый же день были поголовные слезы:
– Не хочу идти в школу!
– Все будет хорошо, – уговаривали родители и учителя.
– Не хочу идти в школу!.. Не хочу идти в школу!..
Лично я вернулся домой с разбитой губой. Старший брат Сема сочувственно вздохнул:
– Побили?
– Ага…
– За что?
– Ни за что.
– Бывает… Но надо за себя постоять, брат. Иначе каждый день будут бить. Хочешь, чтоб тебя каждый день били?
– Нет.
– Тогда учись драться. Меня вот отец научил, и видишь, как меня уважают…
Да, с Семеном на улице никто не хотел связываться.
– Перво-наперво запомни – никогда не задумывайся. Задумаешься – пропал. Если видишь, что без кулаков не обойтись – сразу бей первым. Не думай, с кем дерешься, зачем и что будет потом. Просто бей. Сходу в нос или под дых, а потом куда придется…
И я бил. Пускал в ход кулаки, локти, колени, подвернувшуюся палку. Как и учил брат, бил в нос, чтоб кровь заливала лицо противника. Бил под дых, чтоб он задохнулся. Бил по ногам, чтобы упал. А если вставал, то еще в ухо, в глаз, в зубы, еще в ухо, и еще в глаз:
– На тебе… На тебе… На тебе…
В ярости драки я переставал чувствовать собственную боль и тем более не думал о боли противника. И мне было все равно, кто передо мной: одногодка или пацан старше на пару лет. Я просто сжимал зубы, кулаки, бил и ничего не чувствовал. Это потом болели синяки, ссадины. Но они не досаждали. Наоборот, ими можно было гордиться, как медалями и орденами.
Мать мазала меня йодом или зеленкой. Перевязывала. Вздыхала:
– Опять подрался. Что ж это за жизнь такая…
Ей вторила Варя – наша с Семеном младшая сестренка:
– Опять подрался. Что ж это за жизнь такая…
Но отец с братом хвалили:
– Может за себя постоять. Наша кровь…
Чаще всего я дрался в школе. С «вербовкой». Особенно с двумя ее пацанами из нашего класса. С Поташем и Дырой. Саня Поташ был крепким малым. Дыра – всегда злым. Оба учились хуже всех в классе. Оба курили, уже ни от кого не скрываясь. Оба постоянно дрались со всеми подряд. И иногда друг с другом.
Как-то случайно я подслушал разговор нашего учителя Пойгу с директором школы:
– Ну, чего мы их держим. Обоих определенно необходимо переводить в школу для умственно отсталых. И Поташа, и Дырина. Они же с первого класса не справляются с материалом. Мало того – тормозят весь класс…
