Бард пригладил рукой рыжие кудри, откидывая волосы назад, чтобы не мешались, и цокнул языком, заставляя лошадей тронуться.
Мальчишка, который получил от матери затрещину, перестал реветь и побежал рядом с телегой, положив руку на бортик. Элмерик припомнил, что парнишку, кажется, звали Бринн.
— Что, сильно влетело?
Малец помотал головой.
— Не-а. Мамка сильно не лупит. Вот папка — тот да-а-а…
— Залезай давай. — Бард хлопнул рукой по месту на козлах рядом с собой. — Будешь дорогу показывать.
— А чё б и не показать? — Бринн с готовностью забрался в телегу и уже оттуда перебрался поближе к Элмерику. — Вона, тама она.
Бард прищурился, глядя туда, куда указывал грязный палец с обгрызенным ногтем, но так ничего не и увидел. Слишком яркое солнце слепило глаза.
— А ты смелый, раз не боишься бабку! — Он хлопнул пацана по плечу.
Тот улыбнулся щербатым ртом.
— Я боюсь, — признался он шёпотом, — но не очень. Дядь, а хлебушка дай?
— Держи. — Элмерик разломил булку пополам, одну часть оставил себе, а вторую протянул Бринну. — Но за это расскажешь мне всё, что видел. Как бабка выглядела? Всегда ли была одинаково одета? Не повторяла ли одну и ту же фразу, когда причитала? Это важно.
Мальчишка затолкал весь хлеб себе в рот и некоторое время молчал, сосредоточенно пережёвывая. И лишь проглотив угощение, ответил:
— Ну, она такая… тощая. Лицо как у покойницы. Глаза тёмные-претёмные, и зрачков не видать. А зубищи… как у волка, во! Сама в лохмотьях, будто нищенка, а на голове — корона.
— Прямо-таки корона? — Элмерик от неожиданности потянул вожжи на себя, и послушные лошади встали.
— Ну такая, вроде как венок из цветов. — Мальчишка утёр нос рукавом и жадно уставился на хлеб в руке барда. — Только цветы будто из золота и серебра.
— А говорила она что?
Сердце вдруг застучало часто-часто. Корона эта (а скорее, венец) — плохой признак, как ни крути. Ведь баньши были не просто предвестницами смерти. Элмерик и сам так думал прежде, но мастер Дэррек объяснил ему и другим Соколятам, что те являлись хранительницами древних семейств, так как у каждого рода с многовековой историей была собственная баньши. В обычное время они выглядели совсем иначе и не были такими страшными. Но когда кому-то из рода предстояло умереть, хранительница рядилась в чёрное тряпьё в знак траура. Рыдая и причитая, она рвала на себе волосы, оплакивая грядущую потерю.
По всему выходило, что на мосту видели королевскую баньши. Да ещё и незадолго до Остары — в то время, когда грани между мирами особенно тонки. Ох, не к добру это!
Элмерик цокнул языком, и лошади снова пошли. А малыш Бринн пустился в разъяснения:
— Бабка-то энта в основном бормотала что-то или просто выла, как наши тётки деревенские по покойнику воют. Но как-то раз мне будто послышалось про Мир-под-волной. И что кто-то потеряет трон.
— А точнее? — Для подкрепления памяти Элмерик протянул мальчишке свою часть булочки.
Тот жадно вцепился в хлеб обеими руками, уже разинул было рот, но передумал: со вздохом спрятал кусок в карман.
— Мамке отдам. — Он вздохнул, смешно наморщив нос. — А так больше нет, ничего не помню. Звиняй, дядь.
Бринн спрыгнул в дорожную пыль.
— Пойду я, а то мамка опять заругает. Тут уж недалече — сами доедете.
Элмерик и без того знал, что не заблудится, — дорога-то была одна. Но всё же с мальчишкой было не так боязно. Он сам не понимал, с чего вдруг так оробел: ну баньши, пусть даже и королевская! И не такое видать доводилось.
