– Господи, что со мной такое творится?! – Дыхание Барни было весьма частым и неглубоким, как будто что-то мешало ему дышать. Он так хотел сделать глубокий вдох и медленный выдох, но ему этого никак не удавалось. Вопросительные слова мольбы тоже тяжело ему дались, и он решил больше попусту не болтать с самим собой.
Взгляд Барни пал на часы, висевшие на стене, к счастью, стрелки и цифры на них были покрыты фосфором и светились в темноте.
Вскоре слабость, одолевшая Барни, заставила его вернуться в кровать. Едва упершись ладонями в край своего ложа, его руки в бессилии прогнулись в локтях, и он с грохотом расстелился на полу, предварительно ударившись лицом о мягкий край матраса.
– Дерьмо… – выругался ученый. Он хотел громогласно выкрикнуть столь мерзкое слово, но, из-за страшной боли в груди и животе, смог лишь тихонько прошипеть.
Почему-то, решающая мысль Барни: позвать на помощь – пришла именно в тот момент, когда он почувствовал, что не может больше говорить. А о том, чтобы дотянуться до трубки телефона, вообще не могло быть и речи. Ноги, как и руки, больше не подчинялись приказным импульсам его мозга. Ощущение, словно легкие набиты песком, сдавливало грудь. Похоже, что тот же самый песок заполнял и остальные части его тела.
«Давай, мужик, придумай хоть что-нибудь», – в уме говорил себе Барни. Он точно знал, что одолевший его приступ как-то связан с ранением в «Де мармол бланко». Он также предполагал, что это не временно и, скорее всего, плохо для него закончится.
В течение уже трех часов Барни лежал на полу и пристально смотрел в потолок. Ни на что другое он и не мог смотреть, так как не мог повернуть голову. К счастью, на потолке было много разнообразных контурных рисунков, изучая которые, Твигл мог скоротать время и дождаться, когда кто-нибудь придет проверить номер. Заснуть, к сожалению, ему тоже не удалось – веки, как и все остальные части тела, больше не подчинялись сигналам мозга, а спать с открытыми глазами он как-то не привык.
Твигл, лежа на полу, мог смериться с тяжелым дыханием, которое почему-то отныне производилось не им, а как-то само собой – непроизвольно. Барни не мог его ни остановить, ни усилить. Оно было однообразным. Единственное, что больше всего мучило ученого, были глаза. Без моргательного рефлекса они сохли и причиняли дополнительные неудобства. Хотя об элементарных удобствах, в подобном положении, можно было только лишь мечтать.
«Не припомню, чтобы Блоу упоминал о подобном протекании инкубационного периода паразита. – Подобная мысль немного приободрила ученого, хотя следующая оказалась вовсе неутешительной. – Может быть, это реакция паразита на вакцину?»
Твигл попытался моргнуть, но попытка не увенчалась успехом.
«Божественная ирония, – подумал Барни. Если бы ему была подвластна собственная мимика, он бы обязательно улыбнулся. – Только, казалось бы, жизнь выходит в новое русло, как ошибки прошлого дают о себе знать. Значит, если не хочешь пожалеть в будущем, то не следует делать сегодня что-то противозаконное, а если и делать, то с тщательной осторожностью. У человека всегда есть выбор, только у меня его уже нет, к сожалению…»
С наступлением рассвета Барни ожидал только две вещи, которые, по его мнению, могли с ним случиться: либо он погибнет от солнечного света, либо кто-нибудь из персонала гостиницы придет к нему на выручку. Время продолжало томительно тянуться, постепенно отдаляя шансы на спасение и неумолимо приближая кончину ученого.
