Частная жизнь импрессионистов - страница 43
В Шату на небольшой площади за вокзалом их поджидали лошади, впряженные в легкие двуколки, а на тропе между вокзалом и рекой – выстроившиеся в ряд большие экипажи. Со стороны Шайи дорога к берегу шла мимо укрытых за высокими стенами обширных поместий с большими домами, окруженными пышными садами, обсаженными каштанами, березами и уже отцветавшим боярышником. В воздухе плыл аромат жимолости и сирени. У пристани толпились баркасы, встречающие прибывающих со станции в экипажах людей. Гребцы были веселы, как и пассажиры, и, помогая женщинам спуститься в лодки и рассесться в них, громко пели.
К трем часам дня большой плавучий бар уже кишел людьми, над водой звенел смех. Моне и Ренуар приходили сюда рисовать. Нагрузившись рисовальными принадлежностями, они шли по берегу навстречу друг другу и сходились на полпути, в Гренуйере.
Ренуар писал людей, экспериментируя с короткими мазками-касаниями – почти неразличимыми завитками, которые он наносил вплотную друг к другу, создавая ощущение легкой цветовой вибрации. Он смело накладывал густой слой белой краски поверх водной синевы, воспроизводя отражение яркого света на водной ряби, поднятой купальщиками и лодками.
Моне сидел рядом, завороженный подрагивающим отражением всевозможных красок на поверхности воды. Рисуя тот же вид, он пробовал новые способы изображения воды, делая крупные, густые, широкие мазки коричневой, белой и синей красками.
Тональность картин Моне и Ренуара немного приглушена по сравнению с тем, что, как свидетельствуют современники, царило в Гренуйере в действительности. По словам Ги де Мопассана, публика, которую рисовал Ренуар, прибывала разодетой в пух и прах, женщины – с крашеными волосами, окутанные ароматами дешевых духов, с алой помадой на губах. Молодые мужчины красовались в модных, как с картинки, длинных сюртуках, светлых перчатках, с тростями и моноклями. В самом «Гренуйере», по мере того как день катился к концу, народ все больше хмелел, раскованно горланил песни, танцевал кадриль и отчаянно флиртовал.
Кого здесь только не было: приказчики из мануфактурных лавок, третьеразрядные актеры, журналисты с сомнительной репутацией, подозрительные спекулянты, кутилы и гуляки. Вдоль берега в ряд стояли шатры, куда удалялись гости. Они появлялись оттуда в полосатых купальных костюмах или панталонах с рюшами, в туниках, шляпах с оборками и сандалиях на веревочной подошве, подталкивая друг друга к воде. Женщины откровенно демонстрировали ложбинки между грудей и свободно падающие мокрые волосы. (Карикатуристы обожали пародировать «прически» «Гренуйера».) По четвергам вечерами устраивались балы – так называемые четверговые вечерние балы (Bal du jeudi soir). Понтон освещался фонарями. Влюбленные парочки высыпали на берег под звуки аккордеона. Взбодрившись вином и абсентом, они танцевали всю ночь напролет.
Вернувшийся в Париж Сезанн писал тем временем портреты Золя и еще одного друга детства – Поля Алексиса. Предыдущее лето он провел в Жа де Буффане – поместье родителей в окрестностях Экса. Создал там драматические эротические полотна, такие как «Оргия» и «Искушение Париса», под влиянием Делакруа, поэтов-романтиков и собственного буйного воображения.
В начале 1869 года он вернулся в Париж, где жизнь неожиданно совершила новый поворот. У его друга, художника Армана Гийомена, государственного служащего, который рисовал пейзажи в бледно-лиловых и оранжевых тонах, а также великолепные скетчи угольным карандашом, была девятнадцатилетняя натурщица Гортензия Фике. Эта высокая девушка с черными волосами, темными глазами и смугловатым лицом приехала с матерью в Париж из региона Жюра в поисках работы. До той поры отношения Сезанна с женщинами складывались по схеме любовь – ненависть. Он, как и Дега, прогонял их из своей студии, когда ему не удавалось перенести на холст их привлекательность. Но что-то в облике Гортензии Фике (возможно, уязвимость юности – она была на одиннадцать лет моложе Сезанна, которому к тому времени исполнилось тридцать) придало ему смелости, и он начал ухаживать за ней.