Часы - страница 42

Вернувшись на кухню, я оперлась на край столешницы справа от плиты, забыв о продуктах, которые вскоре в сочетании друг с другом должны были стать булькающим на сковороде ризотто. День был сложный, и характерный звук пробки, выскальзывающей из горлышка бутылки, сделал его чуточку лучше. Белое вино наполовину заполнило мою керамическую кружку, и я сняла пробу перед тем, как принялась читать. Терпкий вкус на языке был похож на терзающее меня любопытство.

Давай, Марвин Шерфилд, что ты приготовил для меня сегодня?

***

Когда я проходил по узкому коридору, я мысленно прощался даже с грязью, неопрятным слоем покрывавшей пол. За столько лет я ни разу не видел его чистым, без привычных липких следов от пролитого кофе по соседству с комьями земли из ботинок. Благодаря слабым пятнам света от потолочных ламп поверхность напоминала шкуру плешивой собаки, к которой прилепилась горстка тощих прозрачных клещей. Они были неподвижны и лишь изредка мигали, когда были проблемы с напряжением.

Я думал о том, сколько времени провел за решеткой, в том числе, в этих стенах. Если взять за точку отсчета мой перевод сюда, то я снова достиг возраста, при котором дядюшка Рейган разрешает безнаказанно употреблять алкоголь. Если считать с самого начала, в голове возникают пугающие цифры.

Перед глазами мелькали обрывки далеких воспоминаний: вот полиция приезжает ко мне домой, и на радость соседям меня подводят в наручниках к машине с мигалками. Мне еще не раз сводили руки за спиной, но ощущение, когда холодный метал впервые сдавливает запястья, все равно ни с чем не сравнится. Тогда я не сопротивлялся – голова была забита совсем другим. Вернее, я старательно концентрировался на том, чтобы выкинуть из нее все мысли.

Я помню суд, на котором ты отвечала невпопад и постоянно плакала, так ни разу и не посмотрев в мою сторону.

Помню, как меня выворачивало, когда я решил выбросить накопленные таблетки. Как очнулся на койке и думал, что помер – настолько плохо было.

Как мысли, внушенные менторами, помогли покончить с дружками, которые тащили меня на дно. Как я стал жадно рваться до знаний, когда мне разрешили. До жизни, которую чуть не потерял. Какую-никакую, мою жизнь.

С тех пор я повидал множество разных людей. Миллионы слов были сказаны. Десятки к ним прислушались, как когда-то – я. Принять чью-то помощь не зазорно, если не можешь справиться сам. Особенно если это подталкивает тебя к тому, чтобы разобраться в себе.

Я сумел с собой договориться. Это было одной из самых полезных перемен, которые произошли со мной в тюрьме. Но теперь все, что этому способствовало – и дни в одиночке за сломанные кости и бунты (было пару раз), и годы занятий и коллективной терапии, работа, квалификация, единомышленники, общее дело – все это отошло на второй план.

Уже через час меня здесь не будет.

Я шел вперед в сопровождении своих старых «приятелей» – тюремщиков, и думал, что, возможно, буду по ним скучать. Коридор был своеобразной финишной прямой. В гонках улиток, где время ползет медленно, оставляя за собой нелицеприятный липкий след сожаления. Он будет заметен еще некоторое время, но это можно пережить.

Мое прошлое всегда будет частью меня. И я всегда буду частью того ужасного прошлого, которое сам себе сотворил. Мое сожаление – похвально, но и ломаного гроша не стоит.

Впереди за металлической стойкой меня ждали еще двое. Молодчик нахального вида был одет в форму, которая была ему размера на два велика: рубашка на его узких плечах болталась как мешковина на пугале. Однако придираться было глупо, поскольку в наших краях наличие полного комплекта обмундирования уже было само по себе чудом. По крайней мере, обувь у всех точно была своя. Первое время я этому искренне радовался, потому что, если выбирать, чем получать по голове – кроссовкой или берцем – я отдавал предпочтение первому.