– Геша, ты чего так на меня смотришь? Я не могу вынести твой тяжёлый свинцовый взгляд, – Витяй беспомощно огрызнулся, – не смотри осуждающе, жизнь такая…
Я сосредоточенно сфокусировал свой взгляд на лице Виктора и виртуально вылез из какой-то бронированной капсулы, в которую залез одновременно с началом нашего разговора:
– Знаешь Виктор, человека трудно оценить по внешним признакам, пока не будут совместно совершены какие-то действия. Я не знаю кто ты? Я сейчас вижу перед собой просто, ты уж извини, не обижайся, но по-честному, так по-честному… Я вижу опустившегося человека-неудачника. Не обижайся, ещё раз говорю, даже я не знаю, что бы произошло со мной в таких трудных и сложных ситуациях, и как себя бы я повел? Может я, я ещё больший неудачник чем ты, но мне искренне тебя жаль. Пусть говорят, что жалость унижает человека, но, нет, она не унижает, жалость даёт человеку шанс доверия. Доверие между людьми гораздо лучше, чем вся эта божественная благочестивость. Это потом мы уже находим некий контур рамки нашего восприятия Бога, этакую безопасную виньетку, на которую мы списываем божественное предназначение, легкой золотой пыльцой полируя поверхность своего бытия, свою божественность, обречение, которое заполняет нашу пустоту. Я не против этого – это хорошо! Но, в начале всегда было слово и рука близкого человека. Это самое первое, что нам нужно, это самое важное, самое главное, а потом уже всё остальное – Бог, молитвы… Нет, молитва тоже нужна, маленькая, коротенькая молитва, простая, от себя. Да, наверное, именно эти слова: «Боже, спаси и сохрани!».
Беседуя, я не заметил, как у нас на столе появился кальян, – приложение к нашей бутылке и паре салатов. В кафе заходили новые люди. Мужчины и женщины подходили к стойке бара, выпивали беседовали и уходили. Между столиками посетителей сновала знакомая пышногрудая официантка с бокалами пива в руках, а также, в «час пик», её дополнял официант в белой корпоративной рубашке, разносивший на подносе разнообразную снедь. Мимо меня прошли три миловидные женщины от барной стойки к выходу, а вместо них, там же у стойки, «нарисовались» три мужские фигуры. Две брутальные – идеально вписывавшиеся в долгокруг, а одна – натуральный «качок». Это осязалось, когда он неожиданно скинул пиджак и, оставшись в черной рубашке с коротким рукавом и черных джинсах, небрежно подошёл к двум женщинам, сидевшим у пивной рецепции.
Какая-то обеспокоенность возникла где-то глубоко в подсознании. Я взглянул на себя со стороны: «Что я тут делаю? Один, с малознакомым человеком в кафе для „гопников“, да и сознание уже слегка поплыло». Витяй вернулся в стадию возбуждения и начал потихонечку, пока ещё на словах, задираться к окружающим. Да не мешало бы пройтись, освежиться.
– Виктор, – я тронул соседа за плечо, – подскажи, где здесь ватерклозет?
– Чего? – Витяй не мог оторвать взгляда от сцены, где «качок» усердно «клеил» двух дам у барной стойки.
– Алло, Витяй, ты меня слышишь?
– Слышу, Геха, слышу. Какой ещё ватер-клазер?
– Неграмотный ты, Витя, ватерклозет, это туалет по нашему. Ты что, ни разу не слышал такого выражения?
– Да, я слышал, слышал. Вот, как будешь идти в сторону выхода из кафе, это прямо, а туалет у них дверь справа, заходишь в общий холл – одна дверь в женский, как ты говоришь «клозет», другая в мужской туалет, не ошибешься. Зайдёшь, ничего страшного, разберёшься на месте.
