– Капитан, поверьте мне – женщине, немало повидавшей в своей жизни. – Она погладила свою крупную грудь. – Если вам надобно будет отыскать иголку в стогу сена или сухой камень на дне реки, то лучшего мастера, чем благочестивый брат Адриэн, в Париже вам не сыскать! Если вы вдруг пожелаете обратить шайку пьяных ландскнехтов в веру нечестивого Мегмеда, то и здесь вам не найти никого, кто мог бы это сделать вернее, чем он. Ну а ежели у вас есть монеты, с которыми вам не терпится расстаться, то вам следует лишь скоротать с ним вечерок, и все равно, будете ли вы играть в карты или в кости, слушать проповедь или состязаться, кто кого перепьет.
Мы с Мано переглянулись.
– Так что же ты заставляешь ждать столь достойного человека? – Де Батц удовлетворенно провел пальцами по стрелке своих усов. – Немедленно зови его сюда. Да будь добра, принеси из своего погребка вино, вроде того, каким ты потчевала меня в день нашего знакомства. Не беседовать же с благочестивым братом на сухую глотку? Это же просто непристойно!
– Вот это истинная правда! – Жозефина расплылась в улыбке и, заманчиво покачивая бедрами, поспешила отправиться выполнять заказ.
Из-за полуоткрытой двери до нас доносились слова залихватской песни, выпеваемой внизу чьим-то хорошо поставленным голосом:
Дурак вилан пропьет свою рубаху,
Ему рога пройти мешают в дверь.
Когда женился, право, дал он маху —
Со школяром жена его теперь.
Ну а школяр – он набожный и кроткий,
За что и наградил его Иисус —
Ему верны парижские красотки,
И мне, ей-богу, нравится их вкус!
На какой-то миг песня смолкла. Вероятно, спустившаяся вниз по лестнице в зал Жози передала певцу наше приглашение, поскольку следующий куплет уже подхватил иной голос:
Ломбардец-жмот набьет сундук монетой,
Ему душа и тело – все товар.
Без покаянья сдохнет он за это —
Ни ливра не вернет ему школяр!
Ну а школяр – не вор и не мошенник,
Его избрал Господь для дел благих…
Ему нальют в таверне и без денег,
Да и накормят, Боже, помоги.
Сопровождаемый этим радостным возгласом, в нашу каморку вошел невысокий, еще довольно молодой человек в черном одеянии бенедиктинца, с низко опущенным капюшоном на голове и длинными янтарными четками, в молитвенно сложенных руках.
– Мир вам, дети мои, – благочестиво поводя отменно хитрыми темными глазами, торжественно изрек служитель Всевышнего тем самым голосом, который пару минут назад поминал недобрым словом злополучную судьбу выпивохи-виллана. – Мадам Жозефина, – продолжил он, проверив, хорошо ли закрыта дверь, – оповестила меня о том горестном событии, которое послужило причиною многих печалей для вас, – он кивнул на де Батца, – дети мои.
– Святой отец. – Мано подвинул бенедиктинцу тяжелый, грубо сколоченный табурет на трех лапах-ножках. – Прошу вас, присаживайтесь. Жозефина рекомендовала вас как весьма почтенного человека, умеющего хранить чужие тайны. Надеюсь, это так?
– О да! Я храню их даже от тех, кому они принадлежат. Ибо недаром сказано в Писании: «В многознании много печалей. Умножающий знания – умножает скорбь». Что сие, как не высшая мудрость, дарованая нам Господом? Вот, положим, вы, дети мои. Мадам назвала вас возчиками. Пожалуйста, зовитесь, как вам нравится. Но скорее архиепископ Парижский – странствующий рыцарь, чем вы – подопечные Святого Фиакра. Даже и не заметь я пистолей, столь небрежно прикрытых брошенным на ложе плащом, я бы, вне всякого сомнения, полагал, что езда поверх лошади вам куда более знакома, чем унылое следование за ее хвостом. Но, благослови вас Господь, повторю еще раз и еще сколько потребуется, раз вы желаете именоваться возчиками – отчего же нет! Это ваша тайна. И сам Карл Великий в прежние времена именовался «бедным пастырем овечьего стада», когда на то имелась причина.
