Читать онлайн Алексей Леонтьев(Поправкин) - Человек Неба

ЧЕЛОВЕК НЕБА

Мы даже не были друзьями и вместе даже не летали. Меня списали, потом Ту-134, потом и Ту-154…

А он перечитал мою Книгу “10600, или Третий закон Ньютона в жизни”, восхитился ещё раз, нашёл и подарил мне Кубок, на котором было написано “Человек Неба…”

Нет смысла не верить этому товарищу, который сам отлетал лет 30, и отец его защищал нас в Небе ещё в войну. Он сказал, что так может написать только человек, который летал.

А на день Ту-134, когда лётчики, на нём летавшие, собрались, то второй тост стоя за меня пили. Это я хвастаюсь. Такое уважение за Книгу, что я написал с достойными деяниями моими.

А “10600, или Третий закон Ньютона” в жизни – это не писанина, книжка или книга, а Книга с большой буквы. Многие говорили, что она читается на одном дыхании, кто-то написал, что завидует тем, кто её ещё не прочитал. Благодаря Книге кто-то стал летать и уже стал капитаном Аэйрбаса А-330, а некоторые бывшие девушки дружат со мной с тех пор, как прочитали Книгу первый раз. В общем, я горжусь, что как А. М. Маркуша стал лет 40 назад для меня, так и моя Книга стала путеводной звездой для кого-то.

Вначале, я хотел её переиздать. Потом решил добавить свои взгляды на некоторые события. Эти события произошли, и происходили расследования. А в моей лётной практике такое уже было. Добавил свои новые рассказы, идущие по времени с написанным, и рисунки. Так и получилась книга "Человек Неба». Мне было неловко называть свою истинную фамилию, когда написал Книгу, – Леонтьев, поэтому и придумал псевдоним Поправкин. Я покажу в дальнейшем откуда взялся этот псевдоним.

В САМОМ НАЧАЛЕ

Я родился через 15 лет и 5 минут после исторического Парада Победы голым и орущим, как все нормальные  ленинградские дети. Мама моя была учительницей английского языка, а Папа – военпредом.  Испытывал он подводные лодки в Балтийском море. Зря мой папа говорил, что отвратил меня от флота. Я всегда испытывал почти благоговейное отношение к военным морякам, особенно к подводникам. И в моем понимании мой папа, вообще, энциклопедически развит и передо мной есть пример настоящего флотского офицера.

У меня никогда не было творческих мучений в выборе профессии. Но мама говорит, что я захотел летать лишь в три года.

     Заслышав звук самолёта, я останавливался и пытался найти на небе летящий самолёт. Иной раз по звуку определял тип.

 Мне было лет восемь, когда мы с папой пошли на прогулку и оказались за Стадионом имени В. И. Ленина у Петровского пруда. Там курсанты Можайской академии бегали вокруг пруда. Их синие курсантские погоны были авиационными и пленили меня с ходу. Я ведь уже знал, что должен летать, и поэтому повис на хвосте замыкающего группу. Я тяжело дышал, изо рта повалил пар, но я не отставал от замыкающего. В общем, я совершил виток вокруг пруда длиной в километр и очень гордился собой.

А через три-четыре года мы уже сдавали ГТО на лыжах вокруг того пруда.

А научившись читать,  мы ходили в нашу школьную библиотеку к Ноне Васильевне.

Моя мама тоже работала в той школе до моего четвёртого класса, и я должен был хорошо себя вести на переменах и хорошо учиться. Если хорошо учиться у меня получалось, то хорошо вести себя на переменах – не очень. Наказанием было – не пускать меня в библиотеку и не давать книг о лётчиках. В то время я уже всё прочитал о лётчиках в нашей библиотеке и с наслаждением перечитывал “Вам взлёт” и “33 ступеньки в небо.”

Книги эти было достать нелегко, потому что все читали “Вам взлёт” и “33 ступеньки”. Буквально на днях выяснилось, от моего одноклассника, что он помнит эти книги, а прочитать их было сложно, потому что эти книги были всегда заняты мной!

Вообще, детство было весёлым. Всего и не упомнишь. Однако пара эпизодов запомнилась. Первое событие произошло дома во дворах у нашего дома, на Третьей линии Васильевского острова. А второе уже у бабушки, у Смоленского кладбища.

Наш двор был через дорогу Третьей и Второй линий Васильевского острова.

В том дворе была школа, в которой училась моя мама и играла в догонялки с будущим космонавтом Шаталовым.

 В ту школу я не ходил, потому что там учили немецкий, а моя мама хотела, чтобы я учил английский. В то время я ничего не хотел учить вообще, потому что был нормальным ребёнком.

В том дворе были гаражи. Всего их было два. Один был светло-зелёным, а другой – тёмно-зелёным. Светло-зелёный был побольше, и на него было удобно забираться с тёмно-зелёного, который был поменьше.

Находясь на большом гараже, открывались неплохие две перспективы. Первая замечательная перспектива состояла в том, чтобы залезть на крышу того дома, у которого стояли гаражи. Там раньше изготовлялась всякая бижутерия, и разноцветные гранёные стёклышки очень сильно будоражили моё детское воображение. На него надо было лезть. А у меня это не очень хорошо получалось.

Мои друзья – особенно Андрюшка, по прозвищу Малёк (за малый рост) и Дима. С Димой мы были вместе почти всю Димину жизнь.

Мучились они со мной. Тяжело им давалось подсадить меня, чтобы влез я на ту крышу.

 Один раз, изрядно намучавшись, Малёк обозвал меня Лопухом, а я парировал, что я вовсе не Лопух, а Кленовый Лист.

Зато обратное возвращение было очень приятным. Надо было просто прыгнуть с крыши, где когда-то производилась бижутерия, на большой и плоский гараж, а потом с того гаража – уже на землю.

В этот раз у гаража была куча снега, а по пути к гаражу я нашёл старый зонтик. Открывалась замечательная вторая перспектива.

Я решил не лезть на крышу того дома, а испытать новый зонтик на предмет возможного парашютирования, а мои друзья – полезли.

Я был в полном восторге, полёт был коротким, но очень радостным. Двор сотрясался грохотом прогибающейся жести крыш и моими эмоциями, выплёскивающимися наружу, подобно ручейкам из запруды. Так я прыгнул раз десять, когда сверху донеслось:

– Сека!

Но было уже поздно. Услышав жестяной грохот, ко мне стремительно приближался владелец гаража, а также отец космонавта Шаталова. В руках у него была сломанная клюшка. Я только приземлился, но уже чётко понимал, что папа космонавта Шаталова не собирается играть в хоккей в коробке рядом сломанной клюшкой. В тот же момент клюшка очень обидно опустилась на мою спину, а я едва успел дотянуться до оброненной моей варежки.

Я успел добежать до ограды, пулей перемахнув через неё. Там, за оградой, найдя какой-то предмет, бросил в обидчика.

Попал. Моему обидчику, видимо, показалось это болезненно-обидным, и он тоже пулей перелетел через забор за мной.

Двор, в котором мы оказались, почему-то назывался Татаркой. Я побежал в глубину двора, на хвосте висел папа космонавта

Шаталова. Обогнув двор, я увидел, что расстояние между мной и папой космонавта Шаталова сокращается, а моя спина стала предвкушать очередную воспитательную работу.

Рядом была какая-то общага. Из неё высунулись девушки и стали звать меня, махая руками. Жили они на втором этаже.

Пока я карабкался к ним по водосточной трубе, клюшка успела плашмя глухо стукнуть о мой позвоночник.

Я был героем в их глазах, и меня угощали вареньем.

Прошло лето, и настала осень. Выросли жёлуди в нашем Соловьёвском саду и, тесно прижавшись к друг другу, ждали своего освобождения из литровой банки. Мне нужно было учить уроки, а я сидел на подоконнике открытого окна и уроки делать очень сильно не хотел.

Вдруг внизу в шляпе с полями я заприметил моего обидчика –папу космонавта Шаталова. Он с кем-то говорил под моим окном.

Отбомбился желудями здорово. После этого появилось желание учить уроки.

А если к палке длиной сантиметров 50–60, примерно по её середине привязать верёвку, а верёвку привязать к ветке, то получатся неплохие качели. Кто-то именно так и сделал, сделав подарок всей детворе округи, замученной учёбой в школе. Место было выбрано нешумное и немноголюдное – на Смоленском кладбище. По обе стороны реки Смоленки были могилы и склепы. В двух могилах покоился мой прадед и брат моего деда, умершие в блокаду. В склепах покоилась петербургская знать, их надгробия были настоящими произведениями искусства и навевали мысли о приключениях. Покойники, однако, лежали тихо и никому не мешали. Великолепная дорожка с поворотами, спусками, подъёмами и обрывами с обеих сторон и деревьями  довершали великолепие кладбища.

Замученный вконец изучением правил русского языка, я был отправлен подышать свежим воздухом, пока не полысеют деревья и ледок не схватит лужи. Как раз ко мне пришёл Серёга, с которым мы до одури качались на тарзанке. Мне очень нравилось качаться!

Если качаться в нужном направлении, отталкиваться от обрыва и лететь над рекой, то высота будет до метров четырёх, а если вдоль дорожки, то всего метра два. Совсем неинтересно, поэтому я вдоль дороги и не качался.

Для экономии времени мы даже бежали. Мы очень надеялись, что кроме нас никого не будет. Однако по пути к нам пристроились ещё два наших пацана. Мы были самыми старшими. Нам было уже по 13 лет.

Вот мы и пришли. Но что это? Тарзанки не было!

Пока мы учились в школе, хулиганы забросили её на дерево!

Палка лежала на ветке, а верёвка – на сучках. Спасти ситуацию вызвался Серёга. Он взгромоздился на дерево и, держась за ветку, пока она позволяла, добирался до тарзанки. Ветка кончилась, и на задних конечностях он стремительно добрался до качелей и освободил их. Осталась самая малость. Нужно было прыгнуть вместе с тарзанкой – и  можно качаться  до одури, которая начиналась с заходом солнца.

Так и сделал. В момент прыжка он зацепился курткой за сук. Куртка была крепкой, и Серёга повис на этом суку и на куртке, держа в руках эти качели.

Спасать Серёгу пошёл я. Без особых приключений я забрался на дерево, придерживаясь за ветку рукой,  преодолел пару метров. в трёх-четырёх метрах чернела поверхность реки Смоленки. Мне было страшно, а с далёкой земли пацаны орали, чтобы я держался двумя

руками за ствол и перемещался ползком. Оставалось всего полтора-два метра. Я сел на ствол, как учили меня пацаны с далёкой земли, и понял, что ни вперёд, ни назад я уже не могу перемещаться вообще.

Таким образом, всего в паре метров от друг друга, подобно спелым плодам мандаринов, мы с Серёгой оказались на дереве, в метрах трёх от обрывистого берега реки Смоленки.

Всё-таки Серёга выполз из куртки и полетел на тарзанке к далёкой земле, а я остался на ветке. Когда кинетическая энергия Серёги вместе с качелями закончилась, Серёга спустился на землю. После он просто бросал в меня эту тарзанку. Лучшее, что я мог сделать, это поймать тарзанку. Раз на пятый мне удалось это. Дальше всё было просто…

А Серёга жил в доме Кима 4.

К седьмому классу я уже знал поболее, чем основная масса одноклассников, и даже написал у нашей учительницы по физике, нашей классной руководительницы рассказ об авиации.

После я был в аэроклубе, а потом готовился к поступлению, и читать времени совсем не было, потому что школьная программа напрочь убила во мне любовь к чтению.

Мне было разрешено посещать занятия в секции "Юный пилот", но прыгать в то время разрешалось с 15, а летать – с 16.

Нас, молодых любителей авиации, было 50, а медкомиссию прошло только 12. Я очень гордился, что уже принадлежал к этим 12, и отличался от них лишь длиной и долговязостью, за что и получил кликуху Шланг.