– Нет-нет, – почти в ужасе зашептал мой друг, – мы с тобой совсем другие! Мы простые ребята, мы лопухи, мы что есть, то и говорим, мы…
Тут комсомольское собрание закончилось, а я даже не заметил, когда и за что мы проголосовали. Народ начал расходиться из машинного зала. Поднялись и мы с Сэшеа.
– Единственное, что меня может спасти, – поспешно договаривал он, – это поскорее уволиться отсюда. Отпустят ли только раньше положенной отработки?
– Не переживай. Если за полтора года ничего с тобой не случилось, то и теперь не случится. Никому ты не нужен.
– Э, ты не знаешь еще, что такое у них настоящее коварство и мстительность! Допустим, что физически они меня не тронут. Но уж морально постараются уничтожить. Здесь у них очень изощренная механика. Начинают как будто с мелочей – якобы, например, контролируют твою дисциплину, а на самом деле убивают в тебе человеческое достоинство! Ты опаздываешь из-за транспорта на работу или не спросясь выходишь в туалет, и тебя, взрослого человека, вынуждают кривляться, искать каких-то немыслимых уважительных причин, делают из тебя вечного шута…
– А может быть, проще поставить Фюреру бутылку – и работать спокойно? – предположил я.
– Лучше погибну! – заявил Сэшеа.
В три часа дня мы получили зарплату и, переложив на своих столах для вида по нескольку бумаг, провели остаток времени на лестничной площадке. Оленька не спускала с меня глаз. Протрезвев, я почувствовал, что ее рыбье личико как-то больше не разжигает во мне желание узнать, как она применит на практике свои теоретические познания… Сообщив ей по секрету о трудностях семейной жизни Сэшеа, я подбил ее зайти после работы со мной и Сэшеа в «рюмочную», чтобы морально поддержать человека. Потом я поговорил с Сэшеа, который, немного поломавшись, тоже согласился.
В пять часов вечера с толпой служащих, высыпавших из стеклянных дверей НИИ, мы выбрались на воздух и зашагали по узкой и кривой улице, круто сбегавшей к метро и запруженной народом.
– Ну что, – шепнул мне Сэшеа, – я же говорю, что она явно озабочена!
Он взял Оленьку под руку. Я шел с другой стороны, и Оленька сунула руку в карман моей куртки. У нее был весьма счастливый вид, а мне стало ужасно смешно, что у нас с Сэшеа как будто разыгралось из-за нее соперничество.
В «рюмочной» мы выпили марочного портвейна, заев его шоколадкой. Я подмигивал Сэшеа: «Давай, мол, не теряйся!» – а сам прижимал коленом Оленькино бедро. Желание снова пробудилось. Соперничество в таком деле великий стимул. Разговор зашел о том, чтобы втроем отправиться к Оленьке. Но сначала решили купить вина.
В магазине Оленька заняла очередь в кассу, а мы с Сэшеа встали у прилавка.
– Чувствуешь! Она прямо-таки дрожит от возбуждения! – говорил Сэшеа. – Едва сдерживает себя!
– Я рад, что ты повеселел, – заметил я. – Видишь, как легко забываются все твои страхи, как только появляется новая цель!
– Я просто решил воспользоваться твоим приемчиком, – ответил он.
– Каким приемчиком?
– Я решил надеть на себя маску беспечности и так же, как ты, делать вид, что не замечаю происходящего.
– А что такое?
– Эх ты!.. Я ведь предупреждал, что теперь даже быть моим другом небезопасно, а ты не сделал никаких выводов! – В голосе Сэшеа звучало неподдельное беспокойство, но на лице он действительно изображал беспечность. – Оленька для нас сейчас прекрасное прикрытие…
– Прикрытие?
– А ты не замечаешь, что за нами постоянно следят?
