Мент оперся о стол, скрестил ноги, отхлебнул чай с сюканьем.
– Сочувствую, кстати, обычно Веня все до конца доводит, он у нас дотошный следак и имеет один из самых высоких показателей раскрываемости, – сказал он с невозмутимым и отрешенным выражением лица.
Хотелось в ответ спросить – дядя Петя, вы дурак? Все же вслух Саня сказал другие слова.
– Мы ничего не делали из того, что вы мне шьёте, – также спокойно возразил Пельмень. – Или то, что я рассказал на допросе Вениамину Юрьевича – это преступление?
Казанова лишь пожал плечами. Мол, хрен его знает – преступление или не преступление, но тебя пацан жаль. По крайней мере, именно таким был посыл выражения его лица.
– Ну вот у Саруханова – это скрип колеса или скрипка лиса? Есть вопросы без ответов, понимаешь?
Саня не ответил, задумался.
И вообще, Пельменю отчего-то виделось, будто опер прекрасно осведомлён, что на Саню шьют уголовное дело. Это слегка раздражало, что мент зачем-то пудрит ему голову. Возможно, что стоило помолчать и закруглить с ментом разговор, но Пельмень все-таки продолжил.
– Стало быть от бати малолетнего Тимофеева у вас заява уже есть?
Судя по тому, что батя Малого прилетел в участок в течение получаса и теперь грозился оторвать яйца следаку Слабодрыщенко, ни о какой заяве не могло идти речи в принципе.
Казанова подошёл к своему столу, плюхнулся на полуразваленный стул, ноги закинул на стол. Ни дать не взять – шериф.
Покрутил приёмник – на старой волне врубили Аллу Борисовну Пугачеву, с ее песней «ням-ням». На другой волне качала новая звезда Ирина Аллегрова. Ее то мент и оставил:
Ты изменился не в лучшую сторону,
Может быть, я виновата сама,
Что в небесах вместо ласточек вороны,
Что за окном вместо лета зима…
– Так Юрьевичу заява от Тимофеева и не нужна, – заявил оперок. – Сейчас он твоего пацаненка на чистую воду быстро выведет, получит чистосердечное и будет тебе, дело в шляпе.
– Что будет?
– По этапу поедешь. Такие дела Веня как орешки щёлкает. Он опытный следак.
– Ну-ну, – Саня зло улыбнулся в ответ надменной роже опера. – Вы, уважаемый опер, пацаненка в прямом смысле просрали. Пока по большому ходили, за ним батя пришёл и на вашего Слабодрыщенко свой хер клал. А в остальном понятно, что у вашего следака заявления нет и взяться неоткуда. Все остальное – домыслы, не имеющие реальной доказательной базы. Можно расходиться.
– Угу-угу, – Казанова отхлебнул чай с таким видом, будто Пельмень втирает ему последнюю дичь. – Успокаивай себя, пацан, может полегчает. А у тебя ведь был шанс, посотрудничать со следствием, – подмигнул оперок. – Сам же его и упустил, а я глядишь бы и помог бы тогда. Чем смог.
Ответить Пельмень не успел. Вернулся следак.
Дверь в кабинет резко открылась.
Взмыленный.
Раздражённый.
– Сука! Манал я все! На фуфене вертел! Пропади оно все пропадом! – шипел старый майор с молодецкой удалью.
Хлопнул дверью так, что та едва не слетела с петель. Дверь то конечно удержалась, а вот потрескавшаяся побелка мигом осыпалась – прямо на лысеющую башку майора Слабодрыщенко.
– Да что же такое! – старый майор стряхнул побелку и покраснел пуще прежнего, буквально пунцовым стал. – Форменное издевательство куда ни плюнь!
Двинулся к своему рабочему столу, одновременно одаряя Пельменя испепеляющим взглядом. Видимо подумывал о том, как бы сорвать на пацане всю злость и отомстить за унижение, которое ему пришлось пережить после появления в отделении бати Сёмы.
