Бедность и трусость – вот два источника, вот две составляющих моего теперешнего равнодушия к своему телу и статусу человека с двойным дном. Бедность, трусость и время. Они объединились против меня и в итоге победили. Меня заманили иные сетевые закоулки, где не было места ни эротике, ни медицине. Я растерял старых гей– и транс-френдов и сам растворился в цифровом тумане да отрывочном, бессистемном, под себя обмятом буддизме, которому совершенно пофигу, в каком теле ты рождён и на чьи зады украдкой заглядываешься.
Элен была не такой. Вместе с мужским телом она получила и мужское упорство. «Везёт тому, кто сам себя везёт», – эту фразу из нашей давней переписки я помню всю жизнь. Ей было уже далеко за тридцать, когда она стукнула кулаком по столу и начала долгий путь к себе – от химерного Александра, хозяина автомастерской, к настоящей Элен, владелице салона красоты.
Единственное, с чем она не смогла справиться, – голос. «Это очень дорого. Дороже и сложнее всех остальных операций», – писала мне когда-то Элен. Но и со своим тенором, из которого так и не удалось вытянуть контральто, Элен была прекрасна и в своём роде совершенна.
Как мне хотелось встретить её двенадцать лет назад! Но тогдашняя Элен (ещё не совсем Элен) была как никогда осторожна с новыми знакомствами. И уж, конечно, меньше всего нуждалась в таком нелепом собеседнике, как я. Виртуальным болтуном я был хорош. Но, едва встретившись в реале, тут же стал бы мямлить и смущаться.
Однако я всё равно шлялся иногда по тому району, где жила Элен – заведомо напрасно. А потом встречал её в беспокойных и грустных снах, полных темноты и абсурдных вывертов архитектуры, когда уличное перемешано с комнатным, как на картинах Яцека Йерки.
В то время я заметил за собою одну странную, увлекательную вещь: закрыв глаза и совершенно отпустив сознание, я следовал за словами и образами в голове, и они приводили меня в весьма интересные места. В этих блужданиях я теребил свою пред-память. Тогда, двенадцать лет назад, когда я с невыносимой остротой ощутил своё двойное дно (ага, будто бы я прежде его не ощущал!), меня замучил вопрос: откуда это всё и почему.
Я взялся рассуждать с конца: если в этой жизни я засунут в неприятное мне грудасто-бедрастое тело, значит, это кармический отыгрыш чего-то совершенно обратного. Будем же отталкиваться от нынешних признаков и восстанавливать ТОГО человека.
Моя нынешняя любовь к слову и камню – явно оттуда. Хоть, наверное, и выглядит пародией на те, прежние занятия и увлечения. А этот стародавний ужас перед огнём? Стыдно сказать, но зажигать спички я научился лишь в тринадцать лет. Самым большим страхом детства был страх пожара. Я боялся заводского дыма на горизонте, если не видел трубы, откуда он лезет. Боялся туристических костров и особенно свечей…
Однажды я прилёг на диван попутешествовать. И почти сразу оказался в сумрачном казённом коридоре, выложенном белыми и чёрными плитками. В тот раз мне ничего больше не показали. Зато несколько дней спустя, уже принудительно вызвав перед глазами этот шахматный коридор, я оказался в большой аудитории. Над красно-коричневыми партами смазанно торчали презренные молодые головы. А я стоял перед ними на кафедре и тыкал указкой в чертёж какого-то форпоста.
Третье примечательное путешествие привело меня к крепостной стене, сложенной из старинного булыжника. Тянул туманы серый день – северный, приморский. Под ногами – плотный от влаги песок и мёртвые, мокрые тростниковые стебли. Полуживой тростник махал метёлками слева от меня, а справа стоял
