Мою задумчивую озабоченность прервала мама:
– Есть такая примета: кто не увидит на утреннем первом снеге ни одного следа, у того всю зиму не будет никаких бед.
– Ни одного? Даже от маленькой птички?
– Даже от маленькой птички.
Стекло расплющило мой нос, я начал очень внимательно разглядывать идеально ровное белое покрывало.
– Мам, – позвал я гнусавым голосом из-за всё ещё сплющенного стеклом носа.
– Что? – отозвалась она сверху.
– Надо разбудить папу. Я хочу, чтобы и у него не было бед. Я ни одного следа не вижу.
– Я тоже. Да, надо его разбудить, – мамина рука взъерошила волосы на моей макушке.
Я поднял на маму голову. Она смотрела на меня и улыбалась. Её глаза отсвечивали в сумраке маленькими искорками.
– А ещё можно попросить у первого снега, чтобы сбылось желание, – почему-то загадочным шёпотом произнесла мама, как будто для того, чтобы никто больше не услышал.
– Как это? – сам не заметив того, тоже шёпотом спросил я.
– Нужно про себя загадать желание и съесть первый снег.
Я тут же задал следующий вопрос, на который мама рассмеялась в голос:
– Сколько съесть?
Ещё смеясь, мама мне показала пальцами щепоть:
– Ну вот столько, я думаю, хватит.
У меня вспыхнули щёки и широко открылись глаза от нетерпения.
Мама это заметила. Она спросила:
– Ну что, есть у тебя желания?
– Да, да, да, – оттарабанил я и вдобавок ко всему почувствовал, как взмокли мои ладони.
Мама с торжественным видом открыла оконную форточку.
– Ой-ля-ля! Прошу вас, – величественно произнесла она и протянула ко мне руки. Я догадался, что она хочет меня приподнять к форточке, и повернулся к ней спиной. Мамины руки подняли меня за подмышки и поставили на узкий подоконник. Ледяной воздух обжёг моё лицо. Я высунул на улицу голую по плечо руку и стал тянуться. Снег я снял с ближайшей к окну рябиновой грозди. Белой пушистой шапочкой лежал он на ней. Ещё даже не спустившись на пол, я его съел.
У меня было о чём попросить у первого снега. Маме тоже досталась её щепоть. Потом мы разбудили отца, чтобы он не смог проспать чудо и зимнее счастье. И только потом прилетели те пьяные свиристели.
Первая птица ударилась о стекло совсем рядом с открытой форточкой. Чуть-чуть бы левее, и она залетела бы к нам в комнату, а так, звякнув стеклом, упорхнула куда-то в сторону. Мы и не поняли сначала, что это было. Словно кто-то бросил в окно камешек. Ещё одна стукнулась выше окна в дощатую стену. Эту птицу мы уже рассмотрели хорошо. Она свалилась после столкновения со стеной прямо под нашу рябину. Ей, по-видимому, здорово досталось. Сначала она вообще лежала неподвижно, лапками кверху. Птица не была маленькой, как воробьи или синички. Я успел заметить у неё раздутое серо-розовое пузо, ярко-жёлтый кончик хвоста и чёрное горло под маленьким клювом, прежде чем она очнулась. Да, к нашей радости, голова у неё оказалась крепкой. Пару раз шевельнув лапками, она резко вскочила на них, но не улетела. Начала медленно кружиться то в одну, то в другую сторону, словно давая нам хорошо рассмотреть её. Спина у неё оказалась темнее, чем живот. На голове был залихватский хохолок, а ещё она носила на своих глазах чёрную маску, как у Зорро. Такими же чёрными были у неё крылья, украшенные белыми и жёлтыми полосками, и хвост, кроме самого кончика.
«Как же она называется?» – подумал я, восхищённый никогда прежде не виданной чудо-птицей. Первым, кто произнёс её имя, был отец, но не все его слова мне были понятны.
