На расстоянии нескольких метров от моей стояла еще одна лавочка. На нее сел мужчина в костюме, очевидно, вышедший на обеденный перерыв в уединенное место. В руках у него был бумажный пакет, откуда он достал сэндвич и принялся его есть, периодически отщипывая небольшие кусочки и кидая их в пруд. Утки обрадовались и дружно поплыли к его лавке. Я закурил еще одну сигарету, встал и пошел по дорожке, прочь от пруда. У меня всегда чего-то не было. И всегда от меня уплывали туда, где это что-то было.
На мосту все так же тихо и никого нет. Я все еще здесь, стою и смотрю, как течет река. На нее можно долго смотреть, за все эти часы ожидания я прекрасно это заметил. Можно смотреть на реку и удивляться тому, что, сколько бы ни прошло времени, ничего не изменится, и она будет течь так же, как текла час, день или год назад. Можно долго смотреть на реку. Особенно, когда больше нечего делать. Статуи по бокам моста как будто задают мне немой вопрос. Зачем я здесь стою уже столько времени. Я не могу его услышать, но я ощущаю его всем телом. Их каменные глаза, вырезанные много лет назад мастерами, имен которых я не знаю, смотрят на меня и заставляют нервничать. Потому что я не знаю ответа на этот вопрос.
Раньше, чтобы пройти через мост требовалось уплатить крейцер сборщику пошлины. Рассказывают, что один из таких сборщиков отличался настолько рьяным исполнением служебных обязанностей, что стоило только высунуть кончик носа за условную черту, обозначенную его рукой, он сразу же махал дежурному полицейскому, и тот уводил провинившегося в участок. Но однажды на посту не оказалось полицейского и сборщику пошлины пришлось самостоятельно преследовать наглеца, не пожелавшего заплатить за проход по мосту. Он гонялся за ним по всему городу и в итоге настиг – на середине реки, на которую я так долго смотрел. Через три дня их выловили и с тех пор, как говорят, из воды иногда доносится требование об уплате крейцера.
Несмотря на то, что на мосту я провел уже довольно много времени, никакого требования из воды до сих пор не донеслось. На него бы я нашелся что ответить.
***
У каждого из нас есть воображаемая жена. С которой он живет в уютной квартире и порой, вечерами, танцует под хрустящий звук старенького винилового проигрывателя. У некоторых из нас есть женщина, с которой он не может общаться, но пишет ей письма и складывает в ящик письменного стола, создавая тем самым иллюзию этого общения. В письмах он говорит о чем угодно, кроме своей любви к ней. Потому что таковы правила подобной переписки. Нельзя говорить про свою любовь с человеком, который не хочет этой любви. Пусть даже в письмах, которые постепенно превращаются в стопку исписанной бумаги в ящике стола.
Я уже достаточно долго жил на этом свете. У меня была и та и та.
Писем в моем столе скопилось много, и одно время я хотел немного их отредактировать и издать книгу. Книгу писем. Потом можно было бы отправить ее по почте, так сказать, доставить все письма сразу. Но я не сделал ни первого ни, соответственно, второго. Просто в один день вытащил их и, сидя на кухне, сжег одно за другим в пепельнице. Каждое письмо писалось в момент, когда я чувствовал, что очень сильно, до боли внутри туловища, по ней тоскую. И после написания каждого письма становилось легче. Как будто поговорил с ней на самом деле. После того, как я все их сжег, стало еще легче. Как будто сжег свою тоску. А может просто понял бесполезность переживаний. Прошло время и все встало на свои места, так, как всегда и бывает. Я сидел на кухне и жег письма в пепельнице, а она делала что-то другое. Возможно, сидела на своей кухне и жгла свои письма ко мне. Но это слишком красивое предположение.
