Позже он рассказывал об Общероссийской конференции меньшевиков, состоявшейся 7–12 мая:
«Кого только здесь не было! И старые члены партии, когда-то игравшие в ней заметную роль, но уже давно отошедшие от всякой работы и числившиеся, так сказать, в партийном резерве; и долголетние обитатели тюрем и ссылок; и молодежь, впервые революцией разбуженная к политической активности; рабочие и интеллигенты, студенты и солдаты… Было немало и карьеристов, смотревших на партию как на трамплин для продвижения вверх по социальной лестнице».
Николаевский отлично понимал все трудности, которые были связаны с таким составом партийного представительства – ведь оно достоверно отражало состояние дел на местах. «Освоить» всю эту пеструю массу, – вспоминал он, – было очень трудно и крепкой партии, – хорошо слаженной в отношении организационном, и хорошо спевшейся в отношении идеологическом. А у меньшевиков в 1917 г. не было ни того ни другого»[139].
Участвуя в майской конференции в качестве «рабочей лошадки», ибо в руководство партии он тогда не входил, Николаевский вел ее протоколы, сохранившие для истории все нюансы этого представительного собрания[140]. Действительно, склонность скорее к кабинетной, нежели к массовой организационной работе предопределила в эти месяцы то, что Николаевский оказался вне руководящих органов партии. На майской конференции он не был избран в состав организационного комитета, ставшего на недолгое время высшим исполнительным органом меньшевиков, хотя в следующие месяцы исправно выполнял его задания. Например, в протоколе заседания бюро оргкомитета от 10 июня мы читаем: «Организовать кампанию за посылку рабочими делегаций в союзные и нейтральные страны (устраивать демонстративные проводы, составлять наказы и пр.). Подробный план поручено представить т. Николаевскому»[141].
Между тем недовольство поведением своей фракции, которая теперь преобразовалась в самостоятельную партию, и в частности политическим курсом Мартова, ставшего одним из ее признанных лидеров, Николаевский выражал все более и более определенно. В то время как большевики использовали любую возможность для пропаганды своих демагогических лозунгов мира, хлеба, земли, работы и даже немедленного созыва Учредительного собрания, на деле агитируя за передачу власти большевикам, меньшевистские лидеры предпочитали более спокойные и конструктивные дебаты в Советах, во ВЦИКе, на Демократическом совещании и в земских учреждениях. Более того, в самих меньшевистских рядах происходило все большее размежевание между интернационалистами и оборонцами. В середине июля возникла угроза открытого раскола. Николаевский относился к тем партийцам, которые считали раскол катастрофой и для партии, и для российского рабочего движения, и для перспектив революции в целом. 18 июля группа интернационалистов, включая Николаевского, собралась на частное совещание и утвердила открытое анонимное письмо[142], объявившее всякую агитацию за раскол «преступной и безответственной». Через несколько дней подписанты обнародовали свои фамилии. Среди них, кроме Николаевского, были известная меньшевичка E.Л. Бройдо, Д.Ю. Далин и еще восемь человек[143]. Судя по стилю и аргументации документа, он был написан либо Николаевским, либо Николаевским и Далиным. Авторы утверждали, что между главными течениями партии по вопросам оценки текущего момента «нет таких крупных разногласий, которые хоть в какой-нибудь степени могли оправдать партийный раскол», что организация может найти решения, приемлемые для подавляющего большинства ее членов, что на предстоящую общегородскую партконференцию следовало избирать только тех делегатов, которые «всецело будут стоять на точке зрения единства организации».
