Пуля застряла в стволе стоящей неподалеку сосны. Ерохин обнаружил её сам и отдал эксперту. Делал он это все автоматически, сам же постоянно возвращался взглядом к неподвижному телу. Циничная мысль почему-то его даже радовала: «Слишком хороша была девчонка, и если бы её не убили, неизвестно куда бы меня это завело!»
Когда тело девушки увезли, а оперативники закончили осмотр места происшествия, Дубовик отвел в сторону Ерохина:
– Юлия Усладова – бывшая зэка, «форточница» – сидела за многочисленные кражи. Имеет дочь четырех лет, больную закрытой формой туберкулеза. Все её связи ещё отрабатываются. О ней пока все! А теперь, капитан, быстро и четко докладывай обо всем, что имеет хоть какое-то отношение к этому делу!
– Вчера мы с ней мельком поговорили о Кривец, и Оксана заявила, совершенно безапелляционно, что та была убита, и девушке даже известно, кто это сделал. Так сразу, сами понимаете, товарищ подполковник, в лоб спрашивать об этом я не мог, но очень надеялся узнать: она прониклась ко мне симпатией, и, думаю, что в скором времени что-то бы рассказала. С этой целью я, собственно, и пошел её провожать… – Ерохин закусил губу.
Дубовик пронзительно посмотрел на Ерохина, но промолчал. Капитан облегченно вздохнул: «Пронесло, а ведь ещё день, и…», про это «и» он решил больше не думать.
–Возвращайся в клинику, будешь у нас «на подозрении», это нам поможет на законных основаниях приезжать сюда, а ты – ведешь прежнюю деятельность – наблюдаешь за Юлией. И?..
– … «слушай, смотри, молчи»! Я это помню, товарищ подполковник, даже во сне!
– Зато кое-что другое забываешь! – Дубовик показал Ерохину кулак.
– А если бы я не пошел с ней? Засыпало бы всё снегом! – попытался защитить себя капитан.
– Резонно! И только это тебя оправдывает! – Дубовик усмехнулся. – «Прониклась симпатией»! А ты чем проникся?
– Сами говорите, чтобы сближался! – беззлобно огрызнулся Ерохин.
– До пояса! А у тебя шкала интереса поползла вниз! – Дубовик таким выразительным жестом подкрепил свои слова, что стоящие неподалеку оперативники, невзирая на трагичность обстановки, заулыбались.
После обеда приехал Доронин, и, получив задание от Дубовика, направился в больницу. Калошин взял на себя разговор с Лыковым. То, что убийство Оксаны было непосредственно связано с последними событиями, они почти не сомневались, но пока никому не раскрывали первопричины своего присутствия здесь. В первую очередь, следовало досконально изучить жизнь и окружение убитой. А сейчас Дубовик перенес свой интерес на семью Кривец. Тем более, что девушка говорила об убийстве Любовь Архиповны и преступнике, которого, якобы, знала.
Позже появился Моршанский, и в своей обычной манере принялся брюзжать:
– Мало им в своем городе г…а, они и сюда притащились! Где бы ни появились – трупы, как мусор на свалке! Сами их, что ли, клепают? Или разнарядки рассылают? – Потом перекинул свою злость на Лагутина: – Где твой следователь? Почему я?
Но Лагутин, не обращая внимания на ворчание Моршанского, ответил спокойно:
– Звони своему прокурору и спрашивай! А все равно, кто будет расследовать это дело. Мои опера свою работу выполнят. А следователь ушла в декрет! Вот так! Тебе, по-моему, тоже пора! – и он звонко хлопнул Моршанского по большому животу.
От такой неприкрытой фамильярности тот чуть не поперхнулся, но промолчал, решив «ударить» потом.
Дубовик, наблюдая эту сцену, только ухмылялся, но, когда остался с Лагутиным наедине, по-дружески предупредил того о «паскудном нутре этого пингвина», как он сам выразился.
