В четыре руки резво управились и вызволили мёртвое тело. Ожоги покрывали его до того плотно, что оставалось лишь гадать, кровь и чары какого существа текли по венам ребенка. Пальцы Глена дрожали, когда он повесил свисток на шею девочки, спеленал её в протянутый плащ и подхватил.
Они покинули селение. Вышли на продутую метелями долину. Ни криков. Ни брани. Больше никто не дёргал воинов за рукава, не донимал нескончаемыми вопросами.
Немало ночей канет в безвестность, прежде чем ужас случившего сотрется из памяти жителей и гостей Вересков. Но ныне, сидя на чём придётся и вдыхая запах гари, многие из них прикусили языки и подавили тягостные чувства, столь же понятные, сколь и затруднявшие работу океанидов.
Дил отлучился на зов собратьев и оставил Глена на растерзание смутным размышлениям.
А Лин и Эсфирь всё нет, – Глен уложил свёрток с телом на промёрзлую землю – больше некуда.
Что делать? Отправиться на поиски?
– Господин! – По громогласному голосу с хрипотцой Глен узнал Кира́.
Чем ближе собрат подбегал, тем явственнее проступали пятна крови на его кирасе.
Рослый и широкоплечий Кира́ совсем не походил на Дила. Гибридов видно издалека. Глен, к примеру, родился с разноцветными глазами. Синий унаследовал от покойной матушки-наяды. Белоснежный – от усопшего деда-океанида, Ваухана, за искусную скрытность и мощь прозванного Тенью Океана. Кира́ же отличался сероватым оттенком кожи и тёмными линиями на лбу, скулах и подбородке – несведущие часто принимали эти линии за увечья. На самом деле, за ними прятались глаза найра – второй сущности Кира́, ослабленной сущностью океанида.
– Ты искал меня? – Стоило Кира́ отойти от соплеменников, он отбросил ненужные любезности. – Что-то случилось?
– Мне нужно отлучиться, – Глен сразу перешёл к главному. – Очень нужно, брат. Я позже всё объясню.
– Таишься?
– Кира́, прошу тебя…
– Ежели нужда зовёт, ступай.
Ифрал пугливо ступал по снегу, погасшим на дне глазниц светом давая понять, что изнурён. Глен не желал его мучить. Ведал, что впереди за холмом скрытая под снегом почва усеяна гравием. Посему выскользнул из седла и продолжил путь пешком, влекомый едва уловимыми ароматами.
Глена вёл приторно-сладкий запах духов, приходившихся по нраву Лин. Вёл запах серы и копоти, оставшийся после Эсфирь. Следы от двух пар сапог тоже подсказывали дорогу. Хвала Умбре, они не путались. Тянулись через перелесок к ручью у подножия горной цепи.
Лин и Эсфирь далековато отступили. Когда Глен подобрался к ним, утро уже отвоевало у ночи право на господство. Лучи солнца крались по перелеску. Не теряя надежды отогреть стылую почву, выстреливали из прорех меж лиственными кронами.
Справа земля твердела, брала круто вверх и перетекала в скальный гребень. Слева бежал ручей. За просветами в кустах можжевельника журчала водица, чистая и прозрачная, словно расплавленное зеркало. Извечно затянутая морозной дымкой, она облизывала и подтачивала мшистые валуны и полировала темневшие на дне окатыши и каменное крошево.
Ступая тише мыши, Глен свернул туда, откуда доносились голоса. Шмыгнул в тень дерева и прильнул к нему спиной, наблюдая за парочкой на другом берегу ручья. Устроившись на корточках у воды, Лин промакивала влажной тряпицей ссадины на коленях. Восседала нарочито прямо, словно надеялась, что завидная осанка скрасит впечатление, подпорченное изгвазданным в грязи и пепле и порванным у белоснежного воротничка платьем.
